отдохнуть. И никого в мою комнату не пускай, пока я не зажгу лампу – это будет означать, что я вернулась.

И без того большие глаза Нон стали совсем огромными от испуга: до этого дня Уми никогда не вмешивала служанку в свои проказы.

– Тебе бояться нечего, – заверила её Уми. – Если вдруг меня раскроют раньше времени, я скажу, что ты была не в курсе. Никто тебя не накажет.

Нон медленно кивнула.

– Только поскорее возвращайтесь, госпожа, пока вас не хватились, – взмолилась она. – И велите своему кавалеру проводить вас…

– Кавалеру? – растерялась Уми. Она в это время как раз надевала рубаху, да так и застыла с вытянутой в сторону рукой. – Ты решила, что я собралась на свидание?

Теперь лицо Нон пошло пятнами: глядя на неё, Уми едва сдерживала улыбку. Бедная девочка: если бы она оказалась в услужении у более капризной барышни, сегодняшний вечер мог закончиться для неё парой хлёстких пощёчин. Уми слышала, что некоторые особы не отказывают себе в удовольствии поглумиться над собственной прислугой.

К счастью, себя к числу подобных девиц Уми никогда не относила.

– Просто сегодня к вам приходил такой симпатичный молодой человек, – поспешила оправдаться Нон, – вот я и подумала, что…

«Знал бы Ямада, каким успехом он пользуется у девушек, то вряд ли пошёл бы в монахи», – подумала Уми.

Вслух же она сказала:

– Нет, Нон, он за мной не ухаживает. Так что скажи всем сплетницам на кухне, чтобы поискали себе новую жертву, за чьей спиной можно вдоволь посудачить.

– Тогда кто же он? – теперь на лице Нон читалось искреннее любопытство.

– Мой новый телохранитель, – выдала Уми первое, что пришло ей в голову. Не могла же она рассказать Нон про проклятие и про то, что Ямада был колдуном – теперь это была не только её тайна.

А телохранитель станет хорошим прикрытием для их совместных дел. И у отца вряд ли возникнут к ней вопросы: он сам сказал, что новый человек попадёт под её ответственность. Надо бы только предупредить дежурных братьев у ворот, чтобы они не учиняли Ямаде препон: наверняка в ближайшие дни ему ещё не раз предстоит заглядывать в усадьбу. Уми не тешила себя надеждой на то, что от проклятия ей удастся избавиться с первого раза.

Обговорив с Нон ещё раз весь нехитрый план, Уми погасила лампу в комнате, а сама тихонько выскользнула из дома через ворота для прислуги. В эту пору у братьев как раз была пересменка, и потому Уми пробралась мимо их сторожки никем не замеченная.

В её редких побегах из дома было что-то тревожно-волнующее: словно предвкушение скорой дороги, когда перед тобой расстилается неизвестность, с которой ты вот-вот столкнёшься лицом к лицу. Словно птица, которая с перебитым крылом с трудом ковыляет по земле, так же скованно чувствовала себя и Уми, когда за ней следовал кто-то из охраны клана.

За что Уми действительно любила Отмель, так это за то, что, куда бы ты ни пошёл, до реки было рукой подать. Не прошло и пяти минут после её бегства, как она уже спокойно сидела на набережной и любовалась на отражение лодочных огней в тёмной воде. С рынка привычно тянуло рыбой, у сгоревшего святилища почти никого не осталось, кроме парочки полицейских, которые следили, чтобы никто не влез на пожарище и ничего не стащил. Тёмные громады гор скоро стали почти неразличимыми в быстро сгущавшемся сумраке: Уми немного бросало в дрожь от того, как эти исполины ловко могли становиться невидимыми, а с предрассветным сумраком вновь являли себя…

Но когда её пробрала настоящая дрожь, Уми замерла. В той части набережной, где сидела Уми, она каким-то невероятным образом осталась одна – всех прохожих словно разом сдуло свежим ветром, задувавшим с реки. Стих шум, доносившийся с рынка, и даже полицейские у святилища почему-то оставили свой пост. Свет фонарей, и без того скудно освещавших улицу, стал ещё слабее, словно кто-то набросил на каждый фонарь плотную и почти непрозрачную ткань.

Когда Уми, опасливо озираясь, поднялась на ноги, в переулке позади неё раздался тихий шорох – словно эхо чьих-то тихих шагов.

Уми резко обернулась, и увидела, как чей-то тёмный силуэт отделился от одной из стен дома. Это был мужчина, но лица его Уми так и не смогла разглядеть. Человек это был или дух? Уми и при обычных обстоятельствах могла принять сильного духа, нацепившего на себя людскую личину, за настоящего человека, а теперь и подавно не сумела бы почувствовать разницы. Она всей кожей ощущала на себе пристальный взгляд незнакомца: в нём не было явной угрозы, но он словно присматривался к ней, изучал…

За рекой раздался тревожный звон пожарного колокола. В тот же миг охватившее Уми наваждение развеялось, и звуки притихшей было улицы обрушились на Уми с новой силой. Галдели торговцы на рыбном рынке, пытаясь сбыть последний товар. Полицейские отгоняли кучку подвыпивших зевак от сгоревшего святилища. Свет фонарей показался Уми таким резким, что она прикрыла глаза ладонью…

Только когда кто-то из спешивших по набережной прохожих больно толкнул Уми в плечо, она сумела полностью прийти в себя. Первым делом она с опаской бросила взгляд в сторону подворотни, откуда на неё таращился незнакомец. Но там было пусто.

Всё-таки это был ёкай – только они могли так заморочить голову человеку. На какой-то короткий миг Уми даже показалось, что она осталась на набережной совсем одна, словно на дворе была уже глубокая ночь, а не ранний вечер. Уми решила при случае разузнать у О-Кин, как можно защититься от такого воздействия: кто знает, вдруг в следующий раз этот ёкай решил на неё напасть?

Тревожный звон пожарного колокола всё ещё разлетался над городом, и Уми посмотрела в ту сторону, откуда он доносился.

Даже в сгустившихся сумерках ясно виднелся столб сизого дыма, который тянулся к ночному небу, словно рука иссушенного жаждой мертвеца. Что-то снова горело на том берегу реки, и почему-то Уми подумала о том, что этим вечером в Ганрю стало на одно святилище меньше...

Тэцудзи

Очнулся Тэцудзи от страшной качки и чьей-то отборной ругани, раздавшейся у него над самым ухом.

– Твою мать, Кудо! Ты совсем последние мозги пропил?

Кто-то со всей дури саданул ящик, в котором ночевал принц, и того со всей силы впечатало в деревянную стенку.

Правду говорят, что