— Ур а нашим доблестным офицерам, — крикнул Миргородский.

— Ур-р-аа, — вскричало захмелевшее застолье.

За столом кроме хозяина сидел какой-то генерал, два полковника, немецкие офицеры и несколько помещиков, соседей Миргородского.

— Сюда, сюда к нам, — начали в несколько голосов звать вновь прибывших.

— Мы тут, с краюшку, — сказал Нестор и покосился на Ермократьева. У того перекатывались по скулам желваки, глаза горели не хуже волчьих.

«Ох, гад, он же того гляди сорвётся. Испортит нам всю обедню».

— Садитесь подпоручик, — сказал Нестор и посадил Ермократьева рядом, жамкнув плечо: только, мол, попробуй.

— О-о, — воскликнул Миргородский. — А я вас, кажется, знаю, подпоручик. Вы сын протопоповского управляющего. Верно?

— Верно, — сквозь зубы процедил Ермократьев, видимо, через силу сдерживая себя.

— Господа, господа, прошу наполнить бокалы, — призвал всех хозяин. — Ваше превосходительство, за вами тост.

Генерал встал, поднял хрустальный бокал, наполненный искрящимся шампанским:

— Господа, я предлагаю тост за здоровье хозяина и его прелестной хозяйки, а так же за вас, господа офицеры, — обернулся генерал в сторону Махно. — За великую Россию. Да поможет вам бог освободить её от антихристов-большевиков.

Какой-то помещик в патриотическом экстазе вскочил и, обращаясь к вновь прибывшим, подхватил:

— Да ниспошлёт вам бог, русские люди, успеха в поимке этого бандита Махно.

— Да, да, — воскликнул Миргородский, — да пусть покарает его...

Нестор не выдержал, вскочил разъярённый:

— Я Махно, — и кинул бомбу на стол в сторону хозяина.

Лепетченко и Ермократьев мигом попадали на пол, не отстал от них и Нестор. Грохнул оглушительный взрыв, мгновенно потушив все свечи. В зале стало темно.

— Огня, — послышался в темноте голос Нестора.

Когда наконец появились парни с горящими в шандалах свечами, они увидали стоящего за столом Махно, допивающего из бокала шампанское. Вокруг стола валялись убитые, раненые. Сам Миргородский с оторванной рукой стонал, ворочаясь в луже крови.

— Ермократьев, доканчивай тут, — приказал Нестор. — Саша, пошли.

Они вышли с Лепетченко во двор, из дома доносились выстрелы, Ермократьев «доканчивал» раненых.

— Что ты заспешил, Нестор Иванович, ни выпить, ни закусить не дал, — выговаривал Лепетченко.

— А ты не видел этого дурака, он же мог в любой миг сорваться. Кстати, тебя не зацепило?

— Нет.

— А Ермократьева?

— И его тоже. Слышишь, как старается. Мы же, как ты только замахнулся, были уже на полу. И вино пролили. Глотка не дал сделать.

Повстанцы обшарили двор, привели к Махно батрака. Он был напуган.

— Ну что, мужик, барина теперь нет над тобой. Берись, хозяйствуй.

— Что вы, ваша милость, как можно. Нагрянут гетманцы, убьют.

— Ну гляди, брат. Раз тебе не нужна воля, гни хрип дальше. Покажи хлопцам, где тут погреб, поварня. С утра ни маковки во рту.

Из погреба повстанцы натащили вина, из поварни закуски — хлеба, мяса, жареной рыбы. Развели посреди двора костёр. В дом идти не хотелось.

Пили, ели прямо во дворе, натащили попон, ковриков, сидели на них. Радовались трофеям: револьверы, винтовки, сабли. По приказу Махно Лепетченко обшарил весь дом, собрал драгоценности, деньги. Всё принёс в шкатулке.

— Это всё сгодится, — сказал Нестор. — И революции деньги нужны, не только буржуям.

Шумел повстанческий лагерь до полуночи, потом стал потихоньку стихать, некоторые засыпали прямо во дворе, другие разбредались по сараям, сеновалам, но в дом никто не пошёл.

Для Ивана Яковлевича приволокли казачью бурку: в ней не замёрзнете.

— Чудаки, кто ж в июле на Украине замерзает?

— Ну для мягкости.

— Саша, ты много выпил?

— Да бутылку.

— Ну и как?

— А ни в одном глазу, кислятина.

— Я что тебя попросить хочу. Покарауль до утра. Я на парней не надеюсь, поуснут, как суслики, неравен час варта или немцы нагрянут.

— Хорошо, Нестор Иванович.

— В случае чего стреляй.

Лепетченко долго сидел у потухающего костра. Почувствовав на рассвете, что его клонит ко сну, поднялся и побрёл к сараям, заглянул под навес. Там стоили телеги, сани, но его внимание привлекла чёрная блестящая коляска на рессорах. Встал на крыло, покачал. Не удержался: «Хороша!» И вдруг почувствовал на себе взгляд, быстро обернулся и заметил, как кто-то присел в углу.

— Эй, ты там! Вылезай, чего прячешься.

Из-за телег поднялся бородатый мужик.

— Ты кто? — спросил Лепетченко.

— Я кучер.

— Чей?

— Барина, стал быть.

— Это чья коляска? Барина?

— Не. Это енеральская.

— А где кучер?

— Сбёг. Как в доме рвануло, он наконь и бечь. Так охлюбкой[8] и ускакал.

— А ну помоги выкатить коляску.

Они взялись за оглобли, выкатили коляску из-под навеса.

— Сколько у генерала было в запряжке?

— Пара гнедых. Коренник и пристяжной с выносом.

— Ну-ка давай их.

— Так ентот ускакал на пристяжной.

— Давай коренника и пристяжного такой же масти из барских.

— Так это... барин ежели.

— Барин твой уже не «ежели». Неужто доси не допёр? Ну, живо. Когда Махно проснулся, посреди двора стояла чёрная щегольская коляска, обтянутая внутри голубым сукном и запряжённая парой гнедых, лоснящихся от сытости.

К нему подходил улыбающийся Лепетченко:

— Нестор Иванович, а я вам подарок приготовил. Эвон тачанка, да ещё ж и подрессоренная.

— Саша, где взял? — расплылся Нестор в довольной улыбке.

— От генерала осталась. Цени, Нестор.

Махно подошёл к коляске, встал на подножку, качнул возок.

— Хорош подарок, спасибо. И сиденье мягкое. Жил же генерал. А?

— Жил, — засмеялся Лепетченко. — Теперь наш черёд жить. Подошёл Ермократьев, спросил:

— Иван Яковлевич, так вы вправду Махно?

— А что, не похож?

— Нет, ноя думал...

— Что думал? Договаривай уж.

— Что Махно высокий, широкоплечий... — замялся Ермократьев.