— Семён, бери хлопцев, гони к державной варте. Постарайся голову схватить. Немецкую я срезал.

К концу зажигательной речи Махно солдатский строй уже был в окружении гуляйпольцев, внимательно слушавших своего знатного земляка.

Нестор вновь почувствовал, что как и прежде овладевает вниманием толпы, и потому в заключение бухнул неожиданно:

— ...Товарищи солдаты, чтоб доказать вам, что никто на вас не держит зла, я, от имени моих земляков, приглашаю вас к столу в любую хату. Там угостят вас доброй горилкой и закуской. Мы с вами братья по труду. Товарищи гуляйпольцы, я верно говорю? — громко прокричал Махно.

— Верн-а-а, — там и тут закричали в толпе.

— Так братайтесь с солдатами, друзья. Нам нужен мир. И только.

К тачанке уже прибились старые и надёжные друзья Махно: Чубенко, Марченко, Калашников и бессменный адъютант и телохранитель Лютый. Последний не скрывал своей бурной радости по случаю встречи обожаемого командира.

— Алёша, обратился Махно к Чубенко, — бери этого лейтенанта немецкого, вали с ним в штаб, прими дела, а главное — полковую казну. Я обещал солдатам выплатить проездные на родину. Не стану же я на них нашу казну тратить.

— Ох, балуешь ты их, Нестор Иванович, — заметил Калашников. — Их бы надо под пулемёт, а ты им подорожные.

— Ничего ты, Саша, не смыслишь в пропаганде.

— Вы думаете, все они кинутся на родину? Как же. Большинство их пристанет к тем же немцам, что стоят в Пологах или Рождественке.

— Это даже лучше. Именно они станут разлагать части рассказами о нас. Что де махновцы совсем не звери, а такие же люди. А сейчас, сегодня, если они посидят с нашими за одним столом, выпьют по чарке, преломят хлеб, разве будут видеть они в нас врагов? Вот, кстати, займись самогонщицами, пусть не жмутся.

— Ха-ха, — развеселился Калашников. — Самогонщицы почти все вдовы, их уговаривать не надо. Перед мужиком ни одна не устоит. Разожмётся.

— Ты их осуждаешь? Ну и напрасно. Кстати, где Веретельников?

— Он здесь, я его видел, — сказал Лютый.

— Найди его, Петя. И займитесь оружием. Пока солдаты пьянствуют, оприходуйте их винтовки. А я на телеграф. Саша, трогай.

Словно растревоженный муравейник, зашевелилось Гуляйполе, казалось, на улицы вышли все. Где-то уже пиликала гармошка, слышались обрывки песен, смех. Едущего на тачанке Махно искренне приветствовали:

— Здоровьичко тоби, Махно. Доброго почина.

Тачанка остановилась возле телеграфа, Нестор прошёл прямо в аппаратную. Телеграфист, увидев его, вскочил:

— Здравствуйте, Нестор Иванович.

— Здравствуй, Вася. Садись к аппарату. Стучи: «Всем, всем, всем. Районный гуляйпольский Ревком сообщает, что восстановил Советскую власть, что Гуляйполе отныне является свободной революционной территорией. Мы призываем повсеместно рабочих и крестьян восставать против душителей свободы: гайдамаков и германских войск. Да здравствует социальная революция, к оружию, товарищи!

Нестор Махно».

Когда он возвращался с телеграфа, уже встречались люди навеселе. Надрывалась гармошка, выговаривая вездесущее «Яблочко», горланили безымянные сочинители:

Между тем над Гуляйполем тучи начали сгущаться уже на третий день. Телефон в штабе звонил почти беспрерывно, Махно едва успевал отвечать. Из Александровска какой-то чин допытывался:

— Господин Махно, это правда, что вы расстреляли всех помещиков?

— Брехня, — отвечал Нестор. — Они давно убежали с вами. И правильно сделали. Пусть и не думают возвращаться, вот тогда расстреляем. И только.

Из Рождественки какой-то немец-офицер грозил всеми карами небесными:

— Вы есть бандит... Мы вас будем вешаль...

— Ну давай, давай, — язвил Махно. — Приходи в гости, поглядим кто кого.

Не очень разговорчивый Каретников высказывал сомнение:

— Может, ты зря их раздразнил телеграммой. Сидели б тут тихо.

— Нет, Семён Никитович, мы обязаны были бросить клич по всей Украине: делайте как мы! А то, что и враги нас слушали, тоже неплохо. А насчёт «тихо сидеть» забудь. Грядёт большая драка. Свобода никогда даром не давалась.

В сущности, получалось, что «свободная территория» была окружена немцами и державной вартой. Из Пологов раздался предвечерний звонок и негромкий голос попросил:

— Мне Нестора Ивановича.

По обращению и тону Махно догадался, что это не враг.

— Я слушаю.

— Это Липский звонит, товарищ Махно.

— Что у вас?

— Нестор Иванович, завтра немцы собираются идти на Гуляйполе. Готовьтесь.

— Сколько их?

— Не менее полутысячи.

— Вооружение?

— Пять пулемётов и две пушки, есть и кавалерия.

— Спасибо, Фёдор Михайлович.

Махно собрал своих активистов.

— Ну что, братки, несколько дней они нам только грозились. Теперь приступают к исполнению своих угроз. Что будем делать?

— Сражаться, конечно, — сказал Лепетченко.

— Разумно, но не совсем. Алёша, сколько крестьян мы вооружили?

— Около тысячи, — сказал Марченко. — Они же и караулы несут, и в заставах бдят.

— Вот именно, бдеть-то они могут, но вот драться с регулярным войском вряд ли.

— Я что-то не пойму тебя, Нестор, — заговорил Каретников. — Звал, звал к борьбе, а как накатило — заколебался.

— Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, но печёнкой чую, нам готовят петлю. И я не хочу гуляйпольских крестьян бросать на явную гибель. Они же толком не умеют владеть оружием. К тому же у нас два пулемёта, а у пологовской группы пять и у Покровских и рождественских не меньше. А пушки? Начинать борьбу за свободу с поражения я не хочу. Более того, немцы, захватив Гуляйполе, устроят здесь новую резню.

— Что же ты предлагаешь?

— Пусть крестьяне попрячут оружие и патроны. Мы же, выйдя в поле небольшой группой, примем бой и прорвёмся, по крайней мере отведём беду от Гуляйполя. А собрав по окрестным волостям и уездам силы, вернёмся, атакуем, и тогда-то оставленное оружие ударит по немцам и варте с тыла.

— Но они ж сразу начнут обыски. Что они, дураки?

— Хэх, найти у нашего крестьянина винтовку ни одна собака не сможет. О чём ты говоришь, Семён?

На последних словах засмеялся Лютый: