Дверь распахнулась, громыхнув об стену. Влетел Гоша Сайко – на плечах автомат и вещмешок, в руках скомканная шинель. Заорал с порога:

– Командир, весь дом полыхает сверху донизу! Тикать надо, а то сгорим на хер!

В коридоре бухали сапоги бегущих. Весь дом?! Ничего я в таком случае не сделаю этим покрывалом – а вот пол может вот-вот заняться, лестница на первый этаж тоже выложена деревом, так что окажемся в ловушке… Гоша нетерпеливо топтался на месте. Я отшвырнул бесполезное покрывало, затолкнул пистолет в кобуру (не тратя времени, чтобы ее застегнуть), нахлобучил фуражку, сгреб автомат, вещмешок и шинель. Гоша выскочил, я бросился следом.

И точно, весь коридор горел, рыжее гудящее пламя лизало стены сверху донизу, перекинулось на обшитый деревом потолок, но пол пока что не затронуло. Навстречу нам выскочил Леша Тарасюк, обеими руками держа перед грудью свои пожитки, завопил ошалело:

– Хлопцы, тикаемо швыдче, бо погорим, як та солома!

(Он был украинец, по-русски говорил чисто, но украинский прорывался при сильном волнении.)

Перила и лестница, вот чудо, не занялись пока. Тарасюк загромыхал по ступенькам первым, мы с Гошей ссыпались следом. Вестибюльчик тоже горел, но входная дверь оказалась целехонька. Заслоняя лица от жара, как уж удалось, мы выскочили на улицу, отбежали на несколько метров. Обнаружилось, что все вокруг уже посерело – солнце еще не взошло, но рассвет близко. Я машинально сосчитал своих – слава богу, все восемь в наличии…

Подбежали двое патрулей, оторопело уставились на пожарище. Один спросил недоуменно:

– Что стряслось, хлопцы?

– Не видишь, горит… – сквозь зубы сказал Гоша, бросил шинель под ноги и потянул из кармана трофейный портсигар. Кончиком сигареты попал в пламя зажигалки только с третьего раза. Я тоже потянулся к карману, но вспомнил, что мой портсигар остался на ночном столике. Бесцеремонно залез в Гошин. Первая спичка сломалась и потухла, закурил только со второй.

Подбежали от обоих домов минометчики и связисты, человек десять, почти все распоясанные, но все с винтовками. Кто-то словно разочарованно выдохнул:

– Тю… Мы думали, тут бог весть что, а оно вон что…

Другой, по тону ясно, записной балагур, подхватил:

– Видать, хлопцы примус без присмотра оставили. Что ж вы так, хлопцы? Такой гарнесенький домик вам достался, а вы его на дым пустили…

– Да поди ты! – прямо-таки взревел Гоша и послал его на семь этажей с мезонином. – Не было никакого примуса…

– Что случилось, Гоша? – спросил я.

– А я знаю? Проснулся, словно кто пихнул, а уже вся комната занялась…

– И у нас… – поддакнул Тарасюк.

– И у нас, – сказал сержант Чичибабин. – Ни от какого примуса или там лампы такого не бывает. Будто весь дом враз занялся. Ишь, как полыхает…

Действительно, зрелище было не из каждодневных. Насмотрелся я горящих домов, наших и немецких, всяких-разных, но тут было что-то совсем другое. Звонко лопнули сразу два оконных стекла, но огонь наружу не пошел, появился дым, но меньше, чем следовало бы при таком пожаре. Золотистое пламя залило всю внутренность дома, словно некая жидкость – стеклянную банку, оно резало глаза, как электросваркой, и мы полуотвернулись. Только теперь подумалось: это куда же мы теперь?

Подошел лейтенант Абрамов, командир минометного взвода, – уж он-то, службист и немножко пижон, был аккуратно затянут в рюмочку ремнями. Хмыкнул, сказал мне:

– Ну что, Веня? Пошли уж, устрою вас как-нибудь, погорельцев. В тесноте, да не в обиде, разместимся, – и начальственным тоном прикрикнул на своих: – Пошли живенько в расположение, славяне! Чего не видели? Чай, не планетарий…

Подкатил «виллис», из него проворно выскочил капитан Таласбаев, смершевец, – явился не запылился… Огляделся и прямо направился ко мне:

– Что стряслось, старший лейтенант?

– Представления не имею, – ответил я, нисколечко не соврав. – Полыхнуло как-то странно, словно весь дом сразу занялся…

Мои ребята поддержали меня нестройным хором:

– Полыхнуло, как бензобак…

– Проснулись, а вся комната уже полыхает…

– Полыхает… – проворчал Таласбаев (мне показалось, он ко мне откровенно принюхивается). – В доме никого не забыли, орлы?

– Как можно, тарищ капитан? – ответил Гоша с прежней своей развальцой (похоже, полностью опамятовался). – Не дети малые и не разгильдяи…

Таласбаев буркнул что-то невразумительное, посмотрел на дом. Я тоже. Золотистое пламя уже плясало за чердачным окном, а наружу так и не выбилось, представьте себе.

– Пожарная команда – ноль один, – произнес чей-то незнакомый голос.

Насмешничал, стервец. Откуда здесь и ноль-один, и пожарная команда? Даже если в городке сыщется одна-единственная пожарная машина (от аккуратистов немцев можно ожидать), пожарная команда, ручаться можно, дежурить и не думает – не та обстановка, чтобы соблюдать строгий немецкий орднунг…

– Разговорчики вне строя… – беззлобно одернул Таласбаев. – Так, вот что… Где теперь думаете квартировать, старший лейтенант?

– У меня разместим, – сообщил Абрамов. – Потеснимся…

– Тоже выход… Старший лейтенант, поставьте у двух соседних домов по двое дозорных. Пока не прогорит. А то еще пламя перекинется. – Он словно прочитал мои мысли. – Почему вы? А потому что вы… – по-моему, он подыскивал слова. – Потому что вы некоторым образом за этот дом отвечали.

– Будет исполнено, – хмуро сказал я.

Были у меня подозрения, что на этом дело не кончится…

В военную пору была у нас одна песня… Хотите послушать слова целиком?

Песню эту я два раза слышал от танкистов, всякий раз под баян. И всякий раз подальше от начальства: ни отцы-командиры, ни особисты песню эту категорически не любили и, если узнавали, реагировали сурово. Сержанта, баяниста и главного певуна во взводе мурыжили с неделю. Под трибунал не отдали, в штрафную роту не закатали, но срезали все до единой лычки и собирались уже исключить из кандидатов в члены партии – да, на его счастье, вскорости состоялся бой, где он, механик-водитель, показал себя самым лучшим образом. Впору было награждать, но наградой его обошли, зато и из кандидатов не поперли…