В общем, уже к обеду меня, как выражались в старину, потянули на спрос, к капитану Таласбаеву. Он был казах, но ничуть не походил ни на тупого «чурку» из анекдотов, ни на идиота-садюгу, какими смершевцев в последнее время огульно изображают. Умный был мужик, цепкий, хваткий, три награды имел и погиб в Висло-Одерской операции, не в безопасных тылах отираясь, а будучи на передке. Попортил он мне тогда крови, но все равно земля пухом…

Очень быстро определилось направление разговора… Сначала капитан стелил мягко: сказал, что я в полку не просто на хорошем счету, на отличном, воевал исправно, в партию вступил в тяжелое время да вдобавок в «нашей системе», как он выразился, в некотором роде свой…

Что имелось в виду? Судьба моя военная два раза выписывала зигзаги, сугубо в положительном смысле. Войну я начал зимой сорок первого под Москвой, а весной сорок второго меня, красноармейца стрелкового взвода, выдернули в тыл. Как бы там ни лили грязь на Сталина, а человек был умнейший и умел заглядывать далеко вперед. В период тяжелейшей ситуации на фронте издал приказ: всех, у кого имеется законченное среднее образование, снять с передовой и отправить на офицерские курсы в тыл. Младших командиров была катастрофическая нехватка что в Первую мировую, что в Отечественную, их в первую очередь выбивало. Ну а у меня даже незаконченное среднее – три курса института. Двухмесячные ускоренные курсы – и одна звездочка на погоны. По-старорежимному – прапорщик, а теперь, как у нас шутили, микромайор. Новоиспеченных младших лейтенантов, как правило, отправляли командовать взводами.

Только мне принять взвод не пришлось – определили в особый отдел, я так полагаю, за приличное знание немецкого. Приказы, как известно, не обсуждаются. Служил я, смею думать, исправно, там и первый орден получил к имевшимся уже двум медалям, но душа у меня к этой службе не особенно и лежала. Постараюсь пояснить. В последние годы хлынула поганая волна на особистов и смершевцев – якобы они окопались в тыловых блиндажах, только тем и занимались, что палили из пулеметов в спину собственным солдатикам да шили липовые дела безвинным…

Простите великодушно, чушь собачья. Главным делом была борьба с немецкими диверсантами и агентурой. Диверсантов было немало, и они ничуть не напоминали растяп-идиотов из тогдашних «Боевых киносборников» – хваткое было зверье, так просто не одолеешь. И агентуру немцы засылали в массовом порядке, в том числе и подростков. Тут тоже работы хватало.

А заградотряды… Без них тогда было не обойтись, в том или ином виде они были во всех армиях. Что греха таить, в первый период войны наши и отступали без необходимости, и бросали позиции. Ласковыми уговорами и призывами к сознательности тут было никак не обойтись. На войне как на войне… А что до стрельбы в спину – тут изрядно преувеличено. Вот подумайте сами: начало наше подразделение, деликатно выражаясь, неорганизованный отход, а проще говоря, драп. Порезали их из пулеметов до последнего человека злобные особисты. И что? А то, что особисты сами окажутся лицом к лицу с наступающими немцами… Кому это надо? Так что стреляли поверх голов, но не всегда. Случалось еще, что в «паникеры и дезертиры» люди попадали совершенно безвинно – и порой с самыми печальными для них последствиями. Что греха таить, случалось и такое…

Была и другая сторона вопроса – наши секретные осведомители в войсках. Вы знаете, я, как и тогда, четко их делю на две категории – информаторы и стукачи. От первых была только польза. Вот, скажем, некий полковник вместо того, чтобы руководить вверенной ему частью, приземляется в блиндаже с санинструкторшей и дня три лакает там водку. Или другой обустраивает себе личное коптильно-колбасное заведение. Или мародерствует с использованием подчиненных так, что это выходит за всякие разумные мерки взятия трофеев. Вы лично бросите камень в человека, который обо всех этих недопустимых безобразиях просигнализировал особистам или смершевцам? Вот видите…

Стукачи – совсем другой коленкор, из-за них попадали под раздачу те, кто этого никак не заслуживал, вроде того сержанта-танкиста. Не ту песню спел, не те настроения высказывает, по неосторожности брякнул лишнего – и пошла писать губерния, на такие вещи тоже полагалось реагировать со всей серьезностью и суровостью…

Вот это мне и было не по нутру – вербовать осведомителей, возиться со стукачами. Иному дать бы в рыло и выкинуть из блиндажа, да где там – трудолюбиво записывай его слова на бумагу и давай делу ход…

Не нравилась мне эта полицейская работа. И весной я добился своего с помощью парочки хитрых маневров, о которых говорить не будем, чтобы не отклоняться от темы. Хитрые были маневры, но, честное слово, без капли подлости. В общем, весной сорок третьего перевели в полковую разведку, где я и провоевал до конца войны. Вот если бы я в тыл стремился, тогда да, была бы подлость, а в том, чтобы посредством хитрых ходов попасть на гораздо более опасный участок фронта, никакой подлости нет…

Вот из-за этой части моей военной биографии Таласбаев меня и назвал «в некотором роде своим». Только моего пикового положения это нисколечко не меняло – очень быстро выяснилось, что загоняет он меня в капкан. Он не кричал, не стращал, не стучал кулаком по столу – не тот был человек. Однако, не повышая голоса и не оскорбляя, шел к своей цели. А цель была такая… Лично меня он ни в чем не винил, но не обстояло ли дело так, что кто-то из моих ребят, перебрав спиртного, спьяну дом и поджег? Скажем, перевернул керосиновую лампу, когда завалился дрыхнуть?

Тут свои нюансы. Разумеется, никого не волновало, что из-за пьяной неосторожности мирный немецкий обыватель понес нешуточный материальный ущерб. Кого бы это тогда волновало? Тут другое: советский солдат спьяну поджег и спалил дотла дом, в котором квартировал, а это уже ЧП, требующее расследования и серьезного наказания. И в первую очередь огребет командир, допустивший такое во вверенном ему подразделении. И как в таких случаях бывает, все прежние заслуги роли не играют, наоборот – кому много дано, с того много и спросится. Непосредственный виновник, конечно, тоже свое получит, но и отцу-командиру придется несладко…

Не скажу, что я заранее предвидел подобный оборот дела во всех деталях, но, зная родные конторы, допускал, что может дойти и до такого. А потому кое-какие «домашние заготовки» сделал. Так что был отнюдь не удивлен и уж тем более не озадачен. Продумал, что врать в случае чего – причем проверить меня было никак невозможно, взятки гладки…

Главное было – не спешить, не оправдываться взахлеб, говорить этак степенно, как можно более убедительно. В свое время я в особом отделе не один допрос провел, да и потом пленных допрашивать случалось. Так что в роли допрашиваемого я отнюдь не был ни слепым котенком, ни невинной девочкой – пусть и оказался в этой роли впервые…

– Товарищ капитан… – Я старался говорить рассудочно, неторопливо, словно обвинение таковое оказалось для меня полнейшей неожиданностью, – уж извините, но концы с концами у вас не сходятся. Вы очень быстро на пожар приехали, видели меня и моих орлов. Походил кто-нибудь из нас на вдрызг пьяного, которого после пожара на ноги поставили?

– Вообще-то никто не походил, – признал он. – Однако запашок от вас, старший лейтенант, исходил явственный. И от парочки ваших разведчиков тоже…