— Хорошо звучит, однако, — заметила Софи, — «из-за недостаточности языка — библиотекарем».

— Да, — засмеялся Ширин, — это примерно как «книги — для денег, карты — для души».

— А это что?

— Я объясню… Ну, ты знаешь… Хотя — откуда тебе знать… в незабвенном Советском Союзе с книгами была напряжёнка, многое не выпускалось вовсе, кое-что полуразрешённое выпускалось, но крошечными тиражами — для такой страны… Ну, короче говоря, была такая зона на рынке, и как раз всё желанное — интеллигенцией — было дефицитом… И был у меня такой знакомый, Миша Озерский, он всю жизнь торговал книгами «с рук» — магазина у него, конечно, не было, это уже во время перестройки он открыл лотки, разложил товар лицом… Он и меня тогда в это дело впутал ненадолго, кстати, не как продавца… Но неважно, потом он поставил ларьки, потом уже и магазины… Так вот, он говорил тогда: «Совок мне никак не мешает, у меня есть всё, что нужно человеку: для души — карты, для денег — книги». Он играл в бридж, был подпольным чемпионом — если не Союза, то Москвы, я уже точно не помню… и всё это были неофициальные чемпионаты… Как и продажа книг, которой он занимался, — «спекуляция» это называлось, — но вот такой примерно расклад: «книги для денег, карты для души» — это мне напомнило… Вот только… Прости, Софи, но я не помню: напомнило — что? Склероз!

— Что из-за нехватки языка ты не смог работать в патентамте, но смог в библиотеке, — напомнила она.

— Ах да. Ну вот, за эти годы я подучил немецкий и, более того, выучил как бы ещё один язык — «немецкий бюрократический», ты знаешь… после чего устроился не совсем ещё патентоведом… Но, по крайней мере, уже в правильное здание, — Ширин немного делано засмеялся, потому что передумал называть свою скромную должность «формальзахбеарбайтер»[35].

— Это интересно, — сказала Софи.

— Что именно? — спросил Ширин.

— Всё, но в особенности то, что ты сказал вскользь, скороговорой: про связь между патентами и литературой.

— Да ладно, брось, — сказал Ширин, взмахнув рукой так, что официант принял этот жест за просьбу принести ещё одну кружку, — это я в шутку, чтобы выбраться из литературных построений («Spekulationen» , — сказал он), я же невзначай вторгся на чужую территорию… Я занимаюсь патентами, как ты понимаешь, на технические изобретения, а не авторскими правами… на произведения.

— И всё-таки.

— Ну, и что здесь такого интересного?

— А то, что это напрямую связано с тем, о чём я хотела тебя попросить.

— Интригуешь.

— Ну хорошо, не напрямую, но… связано. Если уж точно формулировать…

— Лучше точно, Софи, а то… это я виноват, конечно, мои сравнения так далеки… знаешь, как у нас говорят: «В огороде бузина, а в Киеве дядька»… Ну, тут не совсем Киев, но… огород-побратим, та же самая бузина, в городе, «дядя»… Я патентовед, Софи, а не литературовед и уже даже не библиотекарь, слава богу, и чтобы поддерживать беседу — а мне очень хотелось её поддержать, — я стал устанавливать связи… да, связи — всего со всем. Это был просто трёп.

— Да ладно, я тоже не спешу переходить к делу… Понимаешь, я немного боюсь… Что ты откажешься.

— Тебе просто нравится говорить загадками! Наверно, ты так и рассказы пишешь — судя по приведенному фрагменту…

— Ну потерпи ещё немного, — сказала она, положив руку на его руку, — если, конечно, общение со мной для тебя не очень большая пытка…

— О нет! — сказал Лев. — Совсем напротив…

— Меня завораживает, — сказал Лев после небольшой паузы, — само слово «Ge-schichte».

— Какая история? — спросила Софи. — Я не совсем поняла. У меня их довольно много, ты ни одной не читал… Неужели то, что ты слышал про дядю, тем более что ты ответственно — как настоящий патентовед, — она улыбнулась и как бы вздрогнув изобразила как бы восторг, — сам назвал мне тучу влияний, в том числе доселе мне не известных…

— Да нет, — сказал Лев, — «Ge-schichte» — плюраль, во множественном, ну как: Ge-steine[36], Ge-birge[37], Gestirne[38], а тут вот: «слои». История — это «слои», это наслоения, это слоистость… Послушай, Софи, а давай мы сегодня вообще не будем говорить… о том, из-за чего ты меня позвала? Это же не горит, правда? Давай мы перенесём это на следующий раз. Я почитаю твои книги, я завтра же пойду в магазин… — рука Ширина вдруг переместилась снизу — из-под её руки — наверх, накрыла её руку, стала её тихонько поглаживать, Софи попыталась убрать, но Ширин не отпустил, а, встретившись с её несколько удивлённым взглядом, вспомнил подходящий анекдот…

— Я хотел рассказать тебе историю о слоях («Geschichte über Ge-schichte», — сказал он): есть такой русский торт под названием «Наполеон». Многослойный, пять или шесть коржей, иногда и больше… и между коржами — слоями теста — там идут слои масляного крема, это там чередуется… Интересна история возникновения этого торта, я её тебе сейчас расскажу, но для этого мне нужна твоя рука.

— Na dann[39]… — сказала она и расслабила руку.

— Die folgende Ge-schichte[40]… — Ширин почувствовал, как тембр голоса у него меняется на тембр… старого сказителя , — так он себе сказал, машинально воспроизводя старый апокриф о том, как Жозефина в разгар русской войны, войдя на кухню в каком-то русском доме в деревне, застукала мужа держащим в руке ручку молоденькой русской горничной… — …и Бонапарте не растерялся, — говорил Лев, — он стал поглаживать другой рукой руку девушки — одной держал, вот так, а другой поглаживал, вот так… приговаривая при этом так: «Сделай мне такой торт: слой масла, слой теста, слой масла, слой теста, слой…»

Софи засмеялась и всё-таки убрала руку, на этот раз Лев её отпустил.

— Щекотно, — сказала она, — не надо идти в магазин, вот держи, это мои ге-шихте… Слой масла, слой теста, да-да… Шихте — это ещё и смены, ты не забыл? Если уж говорить об истории…

И она вдруг резко протянула ему брошюрку в обложке, похожей скорее не на обложку, а на страничку тетради в косую линейку, каких уже давно нет — а здесь, возможно, никогда и не было… — подумал Ширин… «Выглядит как вроде… не совсем трэш, — думал он, — но кто судит по обложке…»

— Подпишешь?

— Да, — сказал она, — погоди, у меня где-то была ручка.

Найдя ручку в сумочке, она задумалась, и в это время за их столик немного бесцеремонно подсел гном в советской фуражке. Он спросил: «К вам можно?» — но это было уже в момент, когда он отодвигал стульчик — чтобы на него взгромоздиться.