Встреча в мастерских прошла прекрасно. Она дала очень много в деле завоевания доверия рабочих к усилиям Верховного правителя адмирала Колчака по созданию порядка из хаоса.

Утром 28-го мы вернулись в Омск, а 29-го я сделал продолжительный доклад адмиралу Колчаку, который выразил мне свою сердечную благодарность и уверенность в том, что мне необходимо продолжить свою поездку в сторону Урала. Он получил от официальных руководителей министерств доклады, утверждавшие, что результатом моей миссии стало наблюдавшееся повсеместно общее улучшение настроения среди рабочих. И его очень заботило, чтобы усилия, направленные на привлечение интереса рабочих к наведению порядка в государстве, продолжались и дальше с той же энергией.

За чаем мы обсудили общее состояние дел и особенно политику, проводимую в Сибири французским командованием. Я был абсолютно уверен в характере адмирала, однако окружавшие его пигмеи вставляли массу палок в колеса государства. Среди них были такие, которым я не доверил бы даже следить за коровником. У них полностью отсутствовало понимание обязанностей государственного человека. Все свое время они тратили на мелкое личное соперничество и сутяжничество, за исключением тех случаев, когда они занимались близким им по духу делом, а именно мешали Верховному правителю. Патриотизм фронтовых офицеров и солдат и средневековое рыцарство казаков – единственное, на что он мог полагаться, возрождая Россию. Естественно, что это ограничивало архитектуру нового здания, впрочем, первопроходец всегда ограничен в нужном материале.

Очень интересно наблюдать за колебаниями преобладающих в Омске взглядов с одного направления на другое. В то время, когда я уезжал на восток, общественные симпатии решительно склонялись в пользу англичан. В связи с формированием новой армии Колчака генерал Нокс начал свой тур по Сибири, сэр Чарльз Элиот уехал в Гонконг, генерал Воуз остался замещать генерала Нокса, а полковник Робертсон – сэра Чарльза Элиота. За три короткие недели все признаки британского влияния улетучились. Англичане исчезли отовсюду, а всеобщие симпатии поровну разделились между Францией и Японией.

Японцы либо научились вести себя с русскими, либо получили соответствующие инструкции из дома. В течение первых трех месяцев, что я провел в Сибири, их высокомерие было просто безграничным, но после заключения перемирия с Германией – на чью способность победить союзников делались все ставки – они стали другими людьми, во всяком случае в том, что касалось их внешнего вида и поведения. Они рассказывали о своем союзе с Англией, о своей дружбе с Россией, о своей любви к Франции. Когда японцы хотят, они могут быть очень сговорчивыми и такими очаровательными, что невозможно устоять против их заигрываний. Такова в то время была их позиция в отношении всех, кроме китайцев, к которым они относились с великим презрением, и американцев, которых они боялись. При почти полном отсутствии конкуренции их новая политика делала большие успехи.

Французы действовали совершенно иначе. Их коронный метод – салонные атаки, а в таком деле обычный британец имеет весьма жалкий вид. Поскольку поле их действий тоже оказалось свободным, они в полной мере использовали предоставленную возможность. Несколько продуманных слов, сказанных за чашкой чая, и редактор, который отказался брать взятку, вдруг обнаруживает, что его или ее таланты никому не нужны. Одна шутка у самовара – и особенно русофильский генерал понижен в должности. Когда это славно проведенное время достигает своей цели, вы слышите слова вежливого снисхождения к жертве, сказанные на самом изысканном французском.

Но полковник Робертсон уехал во Владивосток, и его место занял консул Ходжсон – воплощение всего типично британского. Он правильно оценил ситуацию и меньше чем за сорок восемь часов вернул ее в нужное русло. Удивительно, каким большим может быть влияние всего одного мужественного и решительного человека. Это с очевидностью доказывает необходимость, чтобы в этом кажущемся бесконечным хаосе бремя ответственности представлять нашу страну несли только самые лучшие люди. Я отправился на Урал выполнять свою миссию с полной уверенностью, что в отсутствии генерала Нокса наши интересы в Омске будут соблюдены, как если бы они были в руках нашего старшего консула.

5 апреля после бесконечных пререканий с русскими чиновниками я начал свое путешествие на запад. В состав миссии вошли полковник Франк (мой офицер связи), мадам Франк (переводчик), старшина полка майор Гордон, отвечавший за охрану из двадцати двух сержантов и солдат с пулеметом. Мы направлялись в район непосредственно позади уральского фронта. Города здесь не так давно освободили от большевиков, поэтому интересно было узнать, насколько широко их идеи овладели сознанием людей. Русские войска быстро продвигались вперед. Это наступление стало самым повсеместным и настойчивым с конца ноября 1918 года, когда чехи окончательно отказались принимать участие в большом наступлении на Пермь. Когда в январе 1919 года русские офицеры, сделавшие всю работу, читали в английских газетах, как чехи, итальянцы, французы и союзные войска нанесли большевикам поражение под Пермью, по их лицам пробегала хмурая усмешка. С тех пор как адмирал Колчак принял верховное командование, ни один чех, итальянец, француз или другой солдат союзных войск не сделал ни единого выстрела. Однако было одно важное исключение. Бронепоезда с «Саффолка» под командованием капитана Вольва Мюррея продолжали драться на уфимском фронте и в январе 1919 года. Только сильнейшие морозы и необходимость в переоснащении и отдыхе заставили их вернуться в Омск. Моряки британского флота, сражавшиеся на Урале, остались для русских солдат единственным напоминанием о том, что союзники еще не совсем бросили их страну.

7 апреля мы прибыли в Тюмень и провели прекрасную встречу с рабочими, которые, по-видимому, были очень рады услышать, что большевики, скорее всего, не вернутся. Эти рабочие вспоминали боль-шевицкое правление как кошмарный сон. Казалось, кроме наших заверений в отношении этого пункта, их заботило совсем немногое. Тот сон, от которого они только что пробудились, оказался страшным по сравнению с данными им цветистыми обещаниями, и я готов поверить, что в тот момент даже Иван Грозный показался бы им спасителем. Это было опасное чувство, с которым я старался бороться, потому что эксцессы большевицкого режима расчистили путь – и сделали это намеренно, иначе и быть не могло – к возвращению абсолютизма.

Мы приехали в Екатеринбург в то самое время, когда генерал Нокс прибыл в Челябинск. Его первыми словами стали поздравления с награждением меня орденом Бани, новость о котором только что пришла. Я посетил консула Престона и прочитал свидетельства о зверствах большевиков в отношении местных рабочих, собранные им совместно с его французским коллегой. Это было так печально, что и словами не описать. В этом месте держали пленного царя и его семью, и здесь же их убили. О них можно было справедливо утверждать, что они виновны в преступлениях старого режима, но какие преступления совершили эти бедные рабочие и крестьяне, чтобы относиться к ним с такой дьявольской жестокостью? Но хватит об этом! Возможно, всему этому есть какая-то причина и оправдание, но я никогда не слышал о них и не могу себе представить, что бы это могло быть.