Мы работали дружно, особо не препираясь. Даже коротышка сообразил, что в нашей компании проще работать, чем делать вид, будто работаешь. Проект «плавучей крепости» был готов спустя полтора часа. К этому времени вернулась «экспедиция» из леса, доставив опытный образец средства для увязки бревен. Руки у нас с Коровичем гудели, но стоило опустить их в воду, как опухоль спадала. Удивительное дело, но и стебли лиан, замоченные в реке, стали терять жалящие свойства и превратились во вполне приемлемый пластичный материал с многообещающей разрывной прочностью. Деревья рубили по очереди, таскали к берегу. Пока перекуривали, женщины искупались в заводи, отгороженной от лагеря зарослями камышей. В тот же час пропал Степан, но стоило женщинам показаться на тропе, он тоже объявился – с обратной, правда, стороны, но с подозрительно блестящими глазами. На строгий вопрос, где его носило, начал путаться в показаниях, что-то бормотал про испорченный желудок, натруженную печень, слабое сердце. Сладу с этим экземпляром не было. Я спустил это дело на тормозах, от Анюты не убудет, а на голую Арлине я и сам бы посмотрел. «Ослепнешь, Степан, – завершил тему Корович, – и волосы на ладошках вырастут».

Мы рубили на берегу готовый материал, раскладывали его в соответствии с задумками. Половину плавсредства связали на берегу, втащили недоделанное изделие в воду, привязали к камню и завершали постройку уже в воде. Уже смеркалось, а мы все еще работали. Вязали бревна, не жалея «веревок», тянули узлы. По последним коротышка оказался непревзойденным специалистом. Надувая щеки от гордости, объяснял нам, чем «бабий узел» отличается от «турецкой головы», почему последний не развяжется и почему в ответственных местах лучше использовать тройной «сплесень». В последних проблесках дневного света мы рассматривали то, что получилось, и озадаченно чесали затылки. Конструкция выходила угловатой, неповоротливой. Можно было лишь догадываться, как поведет она себя в воде под весом шести взрослых покорителей речных глубин. Плот получился почти квадратным, метра четыре на четыре; бревна мы устлали травой, побросали на конструкцию несколько длинных палок, способных выполнять функцию шестов. А в самом центре плавсредства соорудили короб из толстых бревен – высотой порядка метра и со сторонами чуть более двух метров. В случае обстрела мы могли бы в нем спрятаться. Полагаю, он выдержал бы несколько пуль.

Выступать в ночное время было бы не самым взвешенным решением. Люди падали от усталости. Мы решили заночевать в лагере, а с рассветом отправляться в плавание. Наградой за работу был кусок вяленой оленины и блокадная порция колбасы. Митинговать сил не было. Люди механически жевали, пили чай, настоянный на листьях смородины. «Дежурим через два часа, – объявил я. – Это относится к Коровичу, Шафранову и, к сожалению, ко мне. К Степану не относится, но не спеши, Степа, радоваться. Будешь главным кормчим. Так что отсыпайся, набирайся сил... Шафранов дежурит первым, потом – Корович, потом – я».

Мы лежали в шалаше, укрытые собственными куртками. Я обнимал Анюту – и вот же дьявол! – больше часа не мог уснуть. Прижимал ее к себе, дышал ей в затылок. Потом спросил зачем-то:

– Спишь, родная?

– Не сплю, – прошептала она, – надеюсь на чудо...

Просто Новый год какой-то... Мне хотелось с ней поговорить, и она была не против, но я пресек это дело.

– Спи, Соколова, спи... завтра будет трудный день. Зажмурься покрепче, не думай ни о чем плохом...

Она расслабилась и вскоре засопела. Я поворочался и тоже уснул. Это было сущее наказание! В гости заявилась в полном составе семейка заговорщиков. Маша Рыбакова, изъеденная трупной синью, склонялась над кроватью, поскрипывала что-то ласковое, гладила меня разлагающейся конечностью по голове. Стрижак с размозженной головой, но на вид вполне здоровый, предлагал покурить и совал пачку с огромной надписью: «Курение убивает». Чиркал спичкой живой, но какой-то бледный Славик Топорков; в свете пламени озарялось его напряженное лицо с плотоядно блестящими глазами. А позади этой компании блуждал капитан Орлега, удивительно похожий на анатомическое пособие для изучения внутреннего строения человека, клацал зубами и зловеще шептал: «Спящая Рысь, Спящая Рысь...»

* * *

Полтора часа в пути. Одуревший от кошмарной ночи, я смотрел на открывающееся перед глазами горное великолепие, сжимая рукоятку ружья, которое удобно было использовать в качестве тросточки. Наше вымученное плавсредство, как ни странно, плыло, поскрипывая и переваливаясь с боку на бок. Течение на Шалдоне было умеренным, мы шли со скоростью порядка трех-четырех узлов. Ширина реки в среднем течении метров шестьдесят, русло состояло из сплошных излучин. Не успевали мы пройти один меандр, как в зоне видимости возникал следующий, и коротышка, исполняющий роль кормчего, перебегал на другую сторону кормы, готовясь работать шестом. У него уже сносно получалось – думаю, день-другой, и Степан обзавелся бы почетной и респектабельной специальностью. Он даже не роптал, ему нравилось.

В начале путешествия берега еще были местами пологие, и природа баловала разнообразием: к воде подступали ивовые заросли, на террасах возвышались молодые дубравы, а скалы лишь перемежали зеленые леса. В воде играла рыбка. Пару раз мы вспугнули косуль, спустившихся на водопой; они уносились, блестя аппетитными боками, и мы не успевали даже выстрелить, чтобы обеспечить себя запасом вкусной и здоровой пищи. Постепенно отлогие берега сходили на нет, песчаные и травянистые пляжи сменялись каменными завалами, на перекатах блестели отполированные водой окатыши. Пропадала растительность, скалы поднимались ввысь, заслоняя небо. Иногда они стояли прямо в воде, прямые, как солдаты, отвесные, монолитные, и Степану, чтобы вписаться в очередной меандр, приходилось отталкиваться шестом от стены, а кому-то из пассажиров – бежать ему на помощь, чтобы нас не размозжило об этот «монументализм». Постепенно скалы начинали преобладать над прочими элементами пейзажа, стремнина сузилась; в горле встал сушняк, пропало желание не то что стрелять, но даже разговаривать. Мы сидели в коробе, молчащие, угрюмые, и пожирали глазами пространство, боясь проворонить опасность. Живых существ мы пока не видели, за исключением птиц... Это были какие-то монстры из разряда хищников! То ли микроклимат на них так действовал в совокупности с энергетикой аномальных зон, то ли и впрямь из параллельного мира нанесло... Поначалу мы обратили внимание на одну из этих особей, вьющуюся в небе кругами. Точка была отчетливой, жирной, похожей на кляксу, хотя летало пернатое на приличной высоте. Птица парила в восходящих потоках воздуха, нагретого солнцем. Потом она снизилась, чтобы лучше нас рассмотреть: мол, что это движется там по реке? У птицы были мощные черные крылья с белыми прожилками. Широкогрудая, с развитой мускулатурой лап, она летала плавными кругами... а потом их неожиданно стало двое, словно от одной отпочковалась такая же! Летали друг за другом по радиусу, смещаясь вслед за нами относительно течения. Держались на одной и той же высоте, не выше, не ниже – словно два самолета-разведчика, собирающих информацию для передачи в штаб...

– Смотрите, – прошептал глазастый Шафранов, показывая куда-то носом.

Мы проследили за его взглядом. На гребне массивной скалы, проплывающей мимо нас, сидели две такие же птицы и провожали нас взглядами. Этакие «голубки» – крупные, мясистые, с увесистыми головами на длинных шеях и мощными клювами, хорошо приспособленными для умерщвления добычи. Казалось, они вот-вот взлетят – и помчатся на бреющем... Но с мозгами у них, как видно, было все в порядке, и они продолжали сидеть, воздействуя на нас «эффектом красных глаз». Мы уходили в излучину, а они все сидели...