Вера расписалась и захлопнула перед носом мальчугана дверь. Бросив телеграмму на комод, она снова залезла в кровать и накрылась с головой одеялом. Но сон пропал. Стала думать: от кого могло бы прийти послание? Вспомнила про одинокую мать в деревне.

«Не случилось ли чего с мамой»? — кольнула сердце тревожная мысль. Женщина вскочила, взяла бланк и зажгла лампу. На улице давно рассвело, но свет в полуподвальную квартирку Дровяного переулка просачивался с трудом. Еще летом косые лучи низкого питерского солнца сюда пробивались, а зимой стоял полумрак.

Вера читала текст и ничего не могла понять.

Подпись на телеграмме, как она и предполагала, оказалась материнская. Но текст походил на розыгрыш.

«Дочь, я выхожу замуж. Бери Валю и приезжай». Дальше следовали дата и подпись.

Вера повертела бланк в руках, снова перечитала и, усевшись на кровать, стала думать, кто бы мог над ней подшутить. Число в телеграмме стояло сегодняшнее. Вера быстро оделась и, не завтракая и не умываясь, побежала на почту. Там долго изучали бланк, сверяли со своими бумагами и сообщили, что телеграмма подлинная, приняли ее из Бронзовицкого почтового отделения. Село Бронзовицы и впрямь было ближайшим от Крестов населенным пунктом, где имелась почта.

Вера набрала в магазине консервов, вернулась домой и стала собираться в дорогу. Кроме своих вещей, она собрала Валину сумку, чтобы та, придя из школы, не тратила время на сборы. После страшного романа дочери с Кадковым, о котором Вера узнала уже после того, как Эдик оказался в тюремной больнице, они между собой почти не разговаривали. Нет, о своем романе с богатым бизнесменом дочь поведала матери сразу. Вера только не знала, что этот богатый бизнесмен ее сводный брат.

В купленной Эдиком квартире Валя не жила, она даже боялась туда заглянуть. Валя продолжала ходить в последний класс, а после школы из квартирки в Дровяном переулке не отлучалась. Они с матерью молча вместе ужинали, когда трамвайные смены Веры позволяли ей бывать вечерами дома. Вера тряслась каждый день, боясь, что Валю посадят.

Она запретила дочери надевать злополучную лисью шубу — подарок бандита — и другие, купленные им вещи. Валя не спорила. Шли дни, а Валю никто арестовывать не приходил.

Веру однажды вызвали и сняли свидетельские показания. Она призналась, что знает о своем родстве с Кадковым, но дел с ним никогда не имела и даже в зрелом возрасте не встречалась. А видела его в детстве, когда мама работала у Кадковых в доме.

Следователь спрашивал и о квартире. Но Вера послушала совет Глеба Михеева, молодого человека из Москвы, и сказала, что купила дочери квартиру на свои деньги. Вообще Михеев им с Валей помог избежать большой беды, и Вера была ему очень благодарна. В те дни к ним приехала и Дарья Ивановна. Тогда Вера и узнала от мамы, что Кадков Валю изнасиловал. Вера жалела дочку, но тепла между ними не стало.

Валя пришла как всегда сразу после занятий. Вера молча протянула ей телеграмму.

Валя прочитала и удивленно посмотрела на мать.

— Чего вылупилась? Я знаю не больше твоего. Мать зовет, надо ехать. Я твои вещи собрала. Одевайся, быстро ешь, и пошли, — отрезала Вера.

На Новгородский автобус они едва не опоздали. От метро до автовокзала на Обводном канале мчались бегом. Автобус немного задержался, и им повезло. Билет купили уже у водителя. Двух свободных кресел рядом не нашлось. Вера села вперед, а дочь нашла место в последних рядах. Просить, чтобы пассажиры с ними поменялись местами, не стали. Все равно между собой они теперь не говорили, и так даже было лучше.

Вале в попутчики достался пожилой, сухонький дед.

— Пролезай, дочка, к окошку. Я курящий.

Буду выходить и тебя беспокоить.

Валя кивнула и устроилась в кресле у окна.

Короткий зимний день подходил к концу. Когда выехали из Питера, начало смеркаться.

Валя смотрела на летящие навстречу машины, домики вдоль шоссе и думала только об одном — как сказать матери? Эта навязчивая мысль неотступно преследовала девушку вторую неделю. Мать стала совсем чужая, и Валя ее побаивалась. Она не боялась, что мать ее ударит. Вера последний раз ее отлупила лет шесть назад и больше ремень в руки не брала.

Тогда Валя напялила мамину кофточку и ушла в ней гулять. — Кофточка была выходная, а Валя ее испачкала краской. Ребята присели поболтать и не заметили, что скамейка недавно окрашена. Но это были детские дела. Сейчас ей история с кофточкой казалась невинной шалостью.

Девушка поняла, что с ней что-то творится, не так давно. Хотя первая мысль пришла месяца два назад. В тот раз она не обратила внимания. На второй месяц Валя забеспокоилась. Но страшно ей стало по-настоящему, две недели назад, когда на уроке русского языка ее затошнило. Валя с трудом досидела до перемены и на следующий урок не пошла.

Своего отца Валя не знала. Она больше не интересовалась, какой он и кем был. Мама никогда об этом с ней не заговаривала. Однажды дочка спросила прямо: «Кто мой папа?» Мать посмотрела на нее и ничего не ответила. Валя мамин взгляд запомнила, и охота задавать этот вопрос у ребенка отпала. Когда Вале исполнилось шестнадцать, Вера ее предупредила:

— Родишь, как я, без мужа, — убью.

В Новгород они въехали уже в темноте.

Валя очень боялась, что ее укачает и опять начнет тошнить. Но все обошлось, до новгородского автовокзала она доехала нормально. Последний автобус на Лугу уходил через полчаса. Вера сводила дочку в платный туалет и купила им по стакану кофе с беляшами.

Беляши оказались холодными и жесткими, как резина, кофе мутный, горячий и безвкусный. Валя долго и трудно жевала свой беляш.

Но кофейная жидкость ее согрела. Потом они пошли в магазин, и Вера прикупила бутылку водки и килограмм разных конфет.

Старый, переживший не один капитальный ремонт автобус «Новгород — Луга» скрипел и надрывался двигателем. В щели несло холодом. Народ поднимал воротники и кутался. От тряски Валю начало мутить. Ехать им было не очень долго. С места они с мамой встали заранее. Остановки на повороте к их деревне не предусмотрели, но Вера упросила шофера, и он остановился.

Они вышли на шоссе, дождались, когда автобус, выпустив струю светлого дыма, съехал с обочины, свернули на проселок и двинулись к деревне. Красные автобусные огоньки растворились в синеве заснеженной бетонки, затем смолк хриплый рокот двигателя, и наступила тишина. Валя вздохнула полной грудью, тошнота пропала. Впереди не было ни фонарей, ни огоньков. Если бы не луна, пришлось бы шагать в полном мраке. Но однобокая луна искрила снег и освещала накатанную колею. Они шли уже минут сорок. Небольшой ельник остался позади, и справа замерцали огоньки бывшей колхозной МТС.

— Еще три километра, — сказала Вера и остановилась. Ладонь от ноши затекла, и она взяла сумку другой рукой. Консервы были тяжелые.

— Давай я понесу, — предложила Валя.