– Е-мое! Ну, Кудряшова, у тебе не рука, а лом чугунный!Дверью человеку по лбу залепить! Это ж думать надо!

– Да ладно, – отмахнулась Надежда. – У тебя лоб небось тожечугунный, ничего с ним не станется!

И кинулась догонять Ольгу, которая уже неслась по лестнице,перепрыгивая через две ступеньки.

В трубке трещало. На пороге каптерки толкались вахтер сНадеждой. Вахтер забыл про ушибленный лоб и жадно тянул шею, чтобы непропустить чего интересного. Не каждый день в общежитие среди ночи из самойМосквы звонят!

– Алло! Алло! Слушаю! – Ольга почти кричала.

– Громова Ольга Михайловна?

– Да! Это я!

– Это вас беспокоит рекламное агентство «Солнечный ветер».

– Какой Петер? Вас плохо слышно!

– Вы отправляли к нам на конкурс свои работы?

– На какой конкурс?..

Надежда протиснулась в каптерку, зашипела Ольге в свободноеухо:

– Конкурс, конкурс. «Морской прибой»!

– Вы меня слышите? Это агентство «Солнечный ветер»! Выотправляли рисунки к нам на конкурс?

Надежда энергично затрясла головой, вырвала у ничего несоображающей и одуревшей от всего этого гама, крика и треска в трубке Ольгителефон:

– Да, да, отправляла, отправляла! Слышите? Да, это мы, и мыотправляли! Але!.. Да! Что? Наши работы на конкурсе первое место получили? Да,сможем приехать, сможем! Да, пишу телефон! Сейчас! Оля! Ручку дайте мне!

Вахтер сунул Надежде в руку огрызок карандаша.

– Да, да, пишу! – И она быстро принялась записывать науголке газеты, которую вахтер читал на сон грядущий. – Гостиницу закажете, ага…Двадцать пятого награждение… Поняла… А премия, премия будет? Ага… А сколько?

Услышав сколько, Надежда подскочила, округлила глаза иприкрыла рот ладошкой.

– Ну что там? Что? – Ольга потянула трубку к себе.

– Твои рисунки выиграли первую премию! Три! Тысячи!Долларов! Да! Это я не вам!

– Сколько-о?

– Три тысячи! Долларов! Нет-нет, я вас слышу! Нет! Не надонам на счет ничего переводить! Да, мы желаем денежки получить в руки! В руки,говорю! Ага! Да, мы точно будем! Да! Сто процентов!

В трубке запищали короткие гудки. Надежда прижала телефон кгруди и заорала во весь голос:

– Три! Тысячи! Долларов! Двадцать! Пятого! Числа! В Москве!Первая! Премия!

Исчерпав на этом запас сил, она плюхнулась на стул. Стул, невыдержав такой экспрессии, жалобно скрипнул, хрупнул ножками и рухнул на пол,увлекая за собой Надежду.

…Потом они сидели на Ольгиной кровати, накрывшись вдвоемодним одеялом, и пили валокардин.

– Ты выпей, выпей! – уговаривала Надежда, пихая Ольге рюмкус вонючей жидкостью. – Фу, я-то уж хлопнула, гадость какая, валокордин этот!Как его люди пьют, хуже водки! Да выпей, говорю!

– Не хочу, не надо! – отнекивалась Ольга. – Зачем мневалокордин, я же не сердечница!

– Как зачем! А для успокоения нервов! Дай я тогда еще тяпну!

– Да ладно уж, я тоже тяпну! Спасибо тебе, Надь. Когда ты имрисунки-то послала?!

– Да как объявление в газете прочитала, так и послала. Ачто, думаю? У нас тут гениальный художник пропадает! Может, он второй… как его,господи! На батон похоже!..

– На что?

Ольга выпила валокордину, скривилась. Надежда сунула ейогурец:

– Ты закуси, закуси… Ну, на батон! Я передачу видела потелику. Похоже на батон, а зовут… зовут… Антуан, что ли?

– Ватто!

– Ну. Он самый! То есть ты он самый и есть! – Она накапалаеще по рюмке валокордина. – Ну чего? Будем здоровы? За морской прибой, да?

– Солнечный ветер, – машинально поправила Ольга.

Впрочем, какая разница?!

Билет на проходящий до Москвы купили купейный, дорогущий.Ольга стала было отговариваться: мол, не может она себе позволить столькоплатить за сутки в поезде, но Надежда была непреклонна: ты, мол, у нас некто-нибудь, а надежда отечественного изобразительного искусства, лауреатконкурса, и все такое прочее. Нечего толкаться в плацкарте со всякиминепонятными гражданами. В конце концов Ольге ничего не осталось, кроме каксогласиться. Ночь перед отъездом они не спали. Ольга складывала и перекладывалавещи, наглаживала парадное черное платье, оставшееся от прошлой, сытой исчастливой, дотюремной жизни. Когда-то это платье – по колено, с разрезом набоку – очень нравилось Стасу. Ольга купила его к годовщине свадьбы, четыре годаназад. Стас тогда повел ее в ресторан и под столом гладил по ноге, а потом оницеловались в машине и перепугались, как школьники, когда их застукала соседка,вышедшая на двор выгулять свою облезлую злую болонку. Теперь было странно обэтом вспоминать. Будто бы и не с ней все было – и ресторан, и поцелуи в машине,и все эти десять лет безмятежного счастья, которое, оказывается, делили с ней иКатя, и Маша, и Зинка…

Когда платье извлекли из недр шкафа, выяснилось, что онопообтрепалось, слиняло и болтается на Ольге, как на вешалке. Ко всему, наподоле обнаружилось застарелое жирное пятно. Но теперь, постиранное иотглаженное, платье выглядело вполне себе неплохо, не стыдно и в Москвепоказаться. Тем более ничего лучшего у Ольги все равно не было.

– Ты деньги на дорогу, ну, на автобус там, на мелкиерасходы, в кошелек положи. А все остальные – спрячь, я тебе там специальныйкарман пришила, на пуговицах! – Надежда разложила перед Ольгой сложнуюконструкцию, при жизни бывшую панталонами. Штанины у панталон были обрезаны, ана животе, с изнанки, красовался объемистый карман. Карман действительнозастегивался на пуговицы. Надежда велела панталоны, превращенные ее силами впортмоне, не снимать ни при каких обстоятельствах, пуговицы не расстегивать,деньги не доставать и никому про них не рассказывать.

– Я там еще шнурок вставила, вместо резинки. Ты завяжикрепко, на два узла…

– Да это не штаны, а просто пояс верности какой-то! – Ольгаскептически оглядела панталоны. – Надь, как-то, мне кажется, это слишком – ишнурок, и карман…

– Ничего не слишком! Еще спасибо мне потом скажешь! Давай.Примерь! А я на кухню, у меня там кура в сковородке и пироги…

Пирогов Надежда напекла в дорогу целую гору. Ольга пыталасьбыло спорить: ну куда столько, ну не съем я их.