цветочек, оставшаяся еще от бабушки, начинает вздыматься пузырями. Настя хватает тряпку и принимается вытирать лужу.

— Что думаешь, весной? Поздней? С таким шлейфом по грязи не продефилируешь.

— Артур, прекрати, пожалуйста, это не смешно.

— Я и не смеюсь. Я серьезно.

— Ты дурак?

— Или летом. Представь, пикник в Таврике для всех друзей. Я на гитаре сыграю. А уж сколько мы на рестике сэкономим, Насть. Я все Катю донимал месяц целый, спрашивал у нее совета, когда да когда тебе предложение делать. А она, видать, проболталась тебе. И у тебя уже платье.

— Предложение?

Вместо ответа он усмехается и подхватывает ее за талию, сажает к себе на колено, так, что ее коротенький халат задирается и она прикасается к нему голой кожей бедер. Артур проводит губами по бьющейся жилке у нее на шее. Настя все еще держит в руке тряпку, с нее на пол медленно падает капля воды. Она сразу вспоминает мороженое на платформе и гадкий звук. Нет, нельзя ему с ней.

— Пусти, вытру. А то скатерть испортится.

Она пытается встать, но руки Артура горячим кольцом сомкнулись у нее на талии.

— Да не надо ничего вытирать. Все новое купим, Насть.

Он снова целует ее шею. Но Насте не хочется нового. Ей некуда класть это новое — у нее доверху все забито старым, прошлым.

— Насть, ты мне лучше другое скажи. — Его ладонь накрывает бледную беззащитность ее горла.

Она сглатывает, чувствуя каждую костяшку его пальцев.

— Что?

— Ты выйдешь за меня? — шепчет он ей в ухо.

— Нет.

Какой-то осколок секунды они оба молчат, и все, что чувствует Настя, — это его руки на своем теле, твердые, как неживые. И вдруг он смеется. И она подхватывает, фальшиво, а потом с облегчением.

— А если всерьез — выйдешь?

— Нет. Я не хочу замуж и детей не хочу. Никогда.

— Ну, девочки часто такое говорят — не ищу отношений и все прочее, — чтоб парень расслабился.

— Ты глухой или тупой?

Его руки разжимаются. На месте, где было их тепло, тут же кристаллизуется ледяной холод. Она встает с его колен и идет к подоконнику.

— Наверное, тупой. Потому что я люблю тебя, и тебе нужна помощь, и я хочу быть с тобой всегда. Может, ты мне объяснишь, какого черта вот сейчас происходит? Скажи что-нибудь внятное, человеческое. Или я уйду, — раздается его голос у нее за спиной.

— Уходи. Я тебя отпускаю.

— Я не собака, чтоб меня отпускали.

— Тогда чего ты хочешь?

— Чтоб ты хотя бы сказала мне, почему отталкиваешь вот так.

— Просто надоело. Не хочу быть с тобой.

Он поднимается на ноги.

— Насть, да все равно мне, что там ты делала, когда и с кем. Все равно, что ты творишь неведомую хрень. Нападаешь на людей, придумываешь какие-то преследования. Вот поверь, для меня это неважно. Я с самого начала, думаешь, не знал, что ты не просто так такая…

— Какая?

— Закрытая.

— У моей мамы была шизофрения, — произносит она. Вслух, впервые в жизни.

— А у моей — диабет.

— Ты не понимаешь.

— Чего не понимаю?

— Она с собой покончила.

Он пытается поймать ее пальцы, но она отдергивает ладонь и забивается глубже в угол, так что он, подняв руки в знак того, что сдается, отступает и возвращается на стул.

— Я ненормальная. Я не могу жить обычной жизнью. Это все меняет между нами, понимаешь.

— Абсолютно ничего не меняет. — Артур отмахивается от нее рукой.

— Это наследственное.

— Как и диабет.

— Это уже началось. Ты же был там, когда я полицейскому заявление писала, что меня мертвец преследует. Когда я на мужика Катиного напала. Ты знаешь, что я его теперь вижу каждый день, в толпе. Зачем тебе этот бред в жизни?

— Ты просто устала.

— Артур, как нужно устать, чтобы видеть гребаных мертвецов?

Он сглатывает. Его глаза будто тухнут.

— Вот. Я так и знала: когда скажу тебе, сразу все изменится.

— Не изменится.

— Ты не видел мою маму. Она… у нее это тоже все было не сразу, незаметно. Она просто стала резкая и злая и никого не хотела видеть. Только одна хотела быть. А теперь я понимаю, почему она всех гнала.

— Почему?

— Потому что знала, что конченая, что не надо ее любить, потому что она — уже не она. Вот тогда она стала в лес уходить.

— Будем вместе уходить, если захочешь. Можем вообще в лесу поселиться, детей растить там, как первобытные.

— И детей у нас не будет. Каких мне детей? Наследственное это, Артур.

— Не обязательно.

— Все у нас с тобой. Кончено. Не будет никакой весны. Потому что к весне я уже буду не я. Я уже не я, Артур. Больная чокнутая баба. Не нужна тебе такая. Пойди вон на Катьке женись, если тебе так хочется пикник… в Таврике. А я конченая, понял?

Он молчит, смотрит на нее, потом произносит, склонив голову набок:

— Дура ты конченая. А я на тебе завтра женюсь, если захочу, слышишь. Ты меня не переубедишь. Напугала тоже — чокнутая она. Да чокнутые бабы в постели самые лучшие, слышала?

Посреди всего этого крика и скандала он вдруг улыбается ей так тихо и просто, что ей становится стыдно за себя и противно за эту драму, и она закрывает лицо руками, отворачивается к окну. Там, в желтом свете фонарей, возле мусорки играют друг с другом подросшие котята. И тут на Настю находит смирение. Принятие всего этого.

— А Катька, между прочим, занята. Ты