Гарриет хорошо знала все это. Но с тех пор прошло десять лет, десять долгих лет. «Любит ли он меня еще? — думала Гарриет. — Сохранила ли я над ним прежнее влияние?» Она ехала в лагерь команчей. Хоть это было кочевое племя, как почти все индейские племена, но оно имело свое поселение, где проводило зиму. Индейцы выезжали из него только на охоту за бизонами.

Селение было расположено в двенадцати милях от «Черной воды», на одной из нижних площадок Скалистых гор. Оно состояло из сотни вигвамов, выстроенных на один манер: стены были из бревен, а крыша — из сплетенных меж собой ивовых ветвей. Сверху ветви засыпали землей и мелкими камнями на целый фут в высоту, и вскоре земля делалась такой твердой, что хозяева охотнее проводили время на крыше, чем внутри дома.

Вся линия вигвамов была защищена насыпью, которую Гарриет пришлось объехать кругом, чтобы добраться до единственного входа в селение, где стояли на карауле три воина. Один из них подъехал спросить, что ей нужно, и, узнав, что она хочет видеть предводителя, предложил проводить ее до вигвама Надвигающегося Дождя. Гарриет вошла в вигвам вождя. Ее бывший жених сидел на разостланной звериной шкуре и курил. Несмотря на хладнокровие, которым отличаются индейцы, он вздрогнул, увидев Гарриет, но тотчас же справился с эмоциями и принял спокойный вид.

— Узнает ли меня брат мой? — спросила Гарриет дрожащим от волнения голосом.

— Ты была звездой, — медленно проговорил команч, не поднимая глаз, — которая руководила всеми моими поступками в дни моей молодости. Потом звезда погасла. Ты мной пренебрегла и оттолкнула меня, ты оставила племя шаенов, чтобы не отдать своей руки вождю команчей.

— Это правда, — сказала, тяжело вздохнув, Гарриет, — мой брат справедлив, я сделала это.

— Ты видишь, я тебя узнал, — сказал команч, отстраняя ее жестом.

— Но я была тогда молода, — сказала Гарриет. — Я не понимала, какую силу приобрели бы, соединившись, эти два великих племени, а главное… я тогда еще не страдала.

— Значит, ты была несчастна там? — молвил команч, сдерживая волнение.

— Да, очень несчастна. Бледнолицые не пытались скрыть презрение, которое питают ко всем людям нашей расы. Ко мне вернулись воспоминания прошлого, и я сумела прочесть в своем сердце…

— Что именно? — спросил с нетерпением вождь.

— Что я жестоко ошибалась. Долго, долго гордость сковывала мне уста, но наконец настал день, когда я, вооружившись мужеством, вернулась к своему племени просить прощение…

С этими словами Гарриет почти распростерлась у ног вождя.

— Ты вернешься к нам?! — вскрикнул он, вскакивая.

— Да, я вернусь и готова сдержать слово, данное когда-то моим отцом от моего имени.

Вождь приподнял Гарриет и радостно посмотрел на нее.

— Ты сделаешь это? — спросил он. — О, ты все так же хороша… Еще лучше, чем прежде!

— Я буду твоей женой, — продолжала Гарриет, — твоей слугой, твоей рабыней, если ты хочешь… с одним только условием.

— Каким?

— Ты слепо повинуешься одному приказанию, которое я тебе дам.

— Чего ты хочешь?

— Пойдем, я сейчас тебе все расскажу, — проговорила Гарриет, уводя вождя из вигвама.

Мы уже говорили, что от враждебности индейцев чаще страдали западные колонии американских переселенцев, и потому совершенно объяснимо, что население Тауэр-Рока все время увеличивалось. Одно время индейцы так умело вели свои нападения, что в какой-то момент целое войско краснокожих собралось на правом берегу Миссисипи с целью атаковать Тауэр-Рок.

Прежде чем открыть огонь по смельчакам, полковник Леконт из чувства человеколюбия собирался предложить им просто уйти, но не успел он этого сделать, как с торжественным видом явился индеец-парламентер с ультиматумом от племен, окруживших крепость со всех сторон. Слова его были переведены полковнику одним старым канадским переводчиком, который знал почти все местные наречия.

— Как вы осмеливаетесь, — спросил полковник, — являться с оружием перед крепостью, занятой федеральными войсками?

— Мы готовы разоружиться, — ответил парламентер, — и считать бледнолицых друзьями и добрыми союзниками, если они перестанут двигаться в том направлении, где ложится солнце, и признают границы, которые больше не переступят. Для этого есть природная граница: Отец всех рек. Пусть бледнолицые останутся на левом берегу Миссисипи, а мы со своей стороны обещаем никогда не покидать правого.

— Брат мой забывает, без сомнения, — спокойно ответил полковник Леконт, — что я не больше чем простой солдат и не могу заключать никаких договоров, если бы даже считал их справедливыми.

— Мы знаем, — сказал индеец, — что брат мой — великий вождь, он может послать одного из своих молодых офицеров к нашему деду[7], мы будем здесь ждать его ответа.

Несмотря на дерзость подобного требования, Шарль спокойно ответил:

— Я не сделаю этого, потому что это превысит мои полномочия. Еще раз повторю, я солдат и получил приказания, которым должен повиноваться, не рассуждая.

— Брат мой отказывается от переговоров? — спросил парламентер.

— Да.

— Тем хуже для моего брата, — заявил тот дерзко. — Нас много, и мы заставим крепость сдаться.

Индеец собирался уже уходить.

— Еще одно слово, — сказал полковник. — Если через два часа вы не уйдете отсюда и не оставите этого берега, то я выгоню вас ядрами.

Этот ответ, переданный парламентером толпе индейцев, вызвал негодование и крики протеста. Индейцы рассчитывали на свою многочисленность, их было несколько тысяч только на правом берегу реки. Пришлось начать действовать. Полковник приказал дать несколько залпов из митральезы[8], и берег живо очистился от неприятеля. Однако на этом останавливаться было нельзя. Индейцы внушили ужас местному населению своими грабежами, разбоями и поджогами. Полковник решил снарядить экспедицию и очистить территорию от смутьянов. Ждать пришлось недолго.

Спустя пять дней, в течение которых отряд не встретил на пути ни одного индейца, молодой трубач заметил вдали клуб поднимавшегося дыма. Взбежав на холм, он радостно вскрикнул: в миле от них находился индейский лагерь. Весь отряд скоро был на ногах. Заметив необыкновенное оживление солдат, полковник созвал их и обратился к ним со следующими словами:

— Ребята, мы не должны быть бесчеловечными, если, как я надеюсь, индейцы сдадутся нам.

— Они душили и резали наших! — крикнул кто-то.

— Не будем же уподобляться им, — ответил Шарль. — Не диким и кровожадным истреблением мы можем успокоить край. Пленники, которых мы заберем, будут служить лучшим гарантом жизни наших товарищей, которые случайно попадут в руки индейцев. Помните, что вы принадлежите к цивилизованному миру, где принято щадить проигравших.