провозгласил гостеприимный хозяин, усиливая ерническую интонацию очередным переходом на «вы». Он извлек из бокового кармана карандаш и маленький таймер. — Сейчас я оставлю вас наедине с вашей свободой. С той самой, которой вы так дорожите. И мы посмотрим, чего она стоит, ваша свобода. Вы же старательно обустраивали для себя жизнь в сторонке от бурь мятежных, вне политики, в непротивлении злу. Вы кропали кроссвордики и шарадки, обогащали эрудицию и оттачивали мастерство. Вот теперь вам предстоит доказать, что не напрасно, и выбор был правильный. Вот и докажите. Зовите на помощь интеллект, эрудицию, интуицию, а также вашего еврейского бога и волю к жизни, если еще осталась…

Федор Захарович вещал, неторопливо прохаживаясь от стены до стены, и лицо его, глаза, пластика походки, весь облик выдавали такое самодовольство, такое упоение от происходящего, какие испытывают лишь безмерно тщеславные люди в минуты полного своего триумфа.

— Перед вами, смиренный Ефим Романович, двадцать кроссвордов. Каждый состоит из двух слов. Все их надо разгадать. Одно пересечение, одна общая буква — крест он и есть крест. Задачка пустяковая для такого эрудита, как вы. Получите 20 букв на перекрестьях. Из них выйдет фраза. Так и быть, подсказочку дам: фраза из четырех слов. А в них разъяснения, которые вы ищете: почему вы здесь, и почему именно вы, и что за бомж тут рядышком благоухал. Правда, на главные вопросы искомая фраза ответов не дает. На них я сам отвечу, если сумеете ее прочесть. На все про все вам ровно час. Время пошло.

И опять на «ты», голос жесткий, желчный.

— Разгадаешь — будешь жить, но еще тише, чем прежде. Молча доживать будешь. И семью не трону. Не разгадаешь — сдохнешь точно так же, как твой знакомый компьютерщик и остальные, кого пришлось ликвидировать, пока я до тебя добирался, до жалкой твоей, трусливой душонки. Водочки можешь глотнуть, если, конечно, душонка попросит. По нужде — вон в углу ведро. Но лучше терпи. Или ссы под себя. У тебя каждая минута на вес золота. Точнее — на вес жизни.

Он двинулся к выходу, бросив через плечо:

— Да, и не строй из себя камикадзе, не пытайся карандашом горло себе прокалывать или глаз. Это бо-бо, дядя.

Он вышел, и дверь плавно откатилась назад, вровень со стеной.

Фима вновь, уже в который раз за эти дни, усомнился в реальности происходящего. Да с ним ли это все творится? Рассудок бунтовал. В какие-то мгновения он сам себе казался персонажем абсурдистского театрального действа или какой-то изощренно жестокой мистификации. Когда отчаяние охватывало нестерпимо, он уговаривал себя, что все это сон, морок, и надо, как он частенько делал, избавляясь от жуткого сновидения, совершить самоубийство, бросится вниз головой с высоты, прыгнуть под машину — и тогда проснешься.

Но что поделать, он вынужден был смиряться с действительностью, поскольку господь лишь на краткие минуты посылал ему обморочную прострацию как забвение. Или просто психика Фимы еще удерживала в реальном мире, не позволяла сбежать окончательно от этих пыток в уютный мрак безумия.

«Палач убьет их, моих дорогих! Надо взять себя в руки. Действовать! Не терять ни секунды! Сон ли, реальность, обречен ли он и его родные или есть шанс — неважно. Перед ним задача. Работа. Надо постараться ее выполнить и как можно быстрее, и будь что будет. Тем более область знакомая, привычная. Просто на этот раз он «по другую сторону».

Вспомнился герой любимого им романа Альбера Камю «Чума». Эпидемия непобедима, город обречен, но только сама по себе борьба с обстоятельствами и есть единственно правильный выбор, единственно приемлемый способ преодоления безнадежности. Внутренний взор, обращенный к экзистенциальным категориям, уступил место взгляду, более или менее сконцентрированному на листе ватмана, где погост о двадцати крестах манил и страшил одновременно.

Фогель прочел вопросник и понял, что, несмотря на высокие шансы отгадать большинство слов, все расшифровать не удастся, а это гибель. Причем и на сей раз придуман иезуитский, изощренно-издевательский метод уничтожения человека.

Пятибуквенная горизонталь каждой балки пересекалась своей срединной третьей буквой с третьей же буквой вертикальной «балки» креста. По вертикали слова были длиной в шесть — семь букв, а то и более.

Многие вопросы действительно показались довольно простыми. Другие были сложны или очень сложны, но не безнадежно: эрудит-профессионал, к каковым причислял себя Фима с полным на то основанием, мог, поднапрягши память, их расколоть. Но были и такие, которые Фима быстро оценил как зубодробительные, почти неразрешимые без конкретных знаний в различных сферах науки, искусства, истории… Здесь требовалась исключительная эрудиция. Или — профессиональное образование по каждой из дисциплин. Третья буква одного из слов, даже если ты уверенно его разгадал, вряд ли послужит серьезной подсказкой для второго слова, которое не встречал никогда.

Кто как не Ефим Романович Фогель знал: методом подбора искомых букв к уже известным на пересечениях можно добиться успеха, если ты хоть раз в жизни слышал его, хотя бы смутно помнишь, что оно означает. Есть, конечно, исключение, когда в слове из четырех — пяти букв две надежно отгаданы, и ты вписываешь остальные по наитию, по смутной догадке, методом исключения прочих букв или звуков. Вписываешь и попадаешь в точку. Или не попадаешь.

Но здесь не тот случай. Жестокое условие не допускало интуитивных решений — только рациональные, единственно правильные. Таков был меморандум Мудрика.

«Спокойно, Фима! — сказал себе Фогель, отчего спокойнее ему не стало. — Главное — прочесть или угадать ключевую фразу. Для этого отгаданных букв может и хватить. А там посмотрим…»

Он заставил себя начать. При этом скептически взглянул на мирно лежащий толковый словарь лохматого года выпуска, отметив почти полную его никчемность, когда надо не придумывать, а стремительно разгадывать: еще одна издевательская проделка негодяя. Впрочем, может и пригодиться…

Глава 8

Частные уроки

За два дня до начала испытания, чреватого гибелью несчастного кроссвордиста, опер Вадим Мариничев во второй раз отправился в Круглогорск. Адрес единственной в городе спецшколы с углубленным изучением иностранных языков, теперь уже гимназии,