Надежная, потому что она была неравнодушна к Косте Гурко и ради него готова на все. Но припрятать эту кривую ей бы и в голову не пришло — Томка знала, сколько сил Костя вкладывал в свою злополучную диссертацию-монографию Наоборот, будучи «приписанной» к Косте Гурко в качестве лаборантки, она готова была, как говорится, грудью кинуться на амбразуру ради интересов своего микрошефа. Во-вторых, Томка была невероятно доверчива и простодушна, эдакая веснушчатая белобрысая хохотушка, неизменно обнажавшая свои редкие, с щелью, несколько великоватые передние зубы; на подлость органически неспособная, да и вообще сейчас не то время, чтобы подлости вершить. Правда, Томка периодически подшучивала над Костей, уверяя, что в один прекрасный день он не досчитается части своей монографии — так и хочется взять то, что плохо лежит. Однако за версту видно было, что она шутит. И вот, как в воду глядела.

Костя методически, лист за листом, просмотрел свои папки, Сомнений не оставалось, — кто-то в них покопался. Кроме кривой Болитано исчезла стоившая Косте немалых трудов сводная таблица радионуклидов и две страницы из разных мест рукописи.

Он вошел в фотокомнату.

— Чай готов, — сообщила Умная Ираида.

Вообще-то принимать пищу в стенах института категорически запрещалось — из-за вездесущих радионуклидов, но запрет этот неизбежно нарушался: мыслимо ли проводить до полусуток без маковой росинки во рту. И разумеется, тихонько протаскивали в лабораторию и пирожки, и бутерброды, и даже клубнику (не иначе как с собственного участка). Этим никто особенно не бравировал, просто физики, тоже не враги собственному здоровью, лучше представителей санитарной службы знали, где — «грязно», а где терпимо.

— Ребята, — спросил Костя, — а вы ко мне в измерительную случайно не заходили?

— Случайно нет.

— А народ когда расползся?

— Последние около шести. — Генка Арефьев сказал это не без уверенности — их с Ираидой интересовали не только совместные эксперименты в фотокомнате (они давно уже там химичили, пытаясь ввести в фотодетектор какие-то специальные добавки, чтобы сделать пластинки такими же чувствительными, как у знаменитого Болитано, который, впрочем, добился этого еще в сорок седьмом году, если Косте не изменяла память, но и возможность остаться вдвоем. Можно поручиться, что время ухода самых последних, замешкавшихся в предвыходной день сотрудников Генха засек достаточно точно.

— Что-нибудь случилось? — спросила Ираида.

— Как тебе сказать?.. Несколько страниц как будто испарились. В том числе и та кривуля, помнишь, Ген, я еще спрашивал тебя, можно ли переснять, чтобы все пятьсот точек на графике разрешить?

— Ищи. — Генка демонстративно пожал плечами.

— Все перерыл…

— Ищи, как хлеб ищут.

— Бесполезно.

— Хочешь, вместе посмотрим? — предложила Ираида.

Поверхностный осмотр лаборатории ничего не дал. Второй ключ от измерительной, как выяснилось, спокойненько висел на месте. По просьбе Кости Ираида дважды старательно перелистала содержимое всех его папок и, покачав головой, грустно сказала: «Да…»

— Знаешь, если это действительно похищено… я думаю, на такое у нас способен только один человек…

— Кто? — удивился Костя.

— Извини. Я бы не хотела торопиться…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На электричку, которая отчаливала от истертой многочисленными подошвами платформы в двадцать два девятнадцать, Костя опоздал. Это мало что добавило к его огорчениям — опаздывать на дачу ему случалось и раньше. И даже всегдашнее чувство вины перед женой несколько притупилось сегодняшними событиями.

Костя вздохнул и, выпив покалывающей горло газированной воды, через несколько минут вызвавшей новый приступ жажды, отправился бродить вокруг вокзала. Торговки цветами отлавливали запоздалых покупателей, пытаясь всеми правдами и неправдами всучить увядшие, смиренно сжавшиеся букеты. У Кости сработал было застарелый условный рефлекс — в случае опоздания являться домой с цветами, но, потолкавшись между толстыми усталыми тетками у цветочных лотков, он решил — букета для Светы не брать.

В поезде Костя мучительно размышлял. Никак не могла успокоиться научная жилка, растревоженная удачной гипотезой. Увы, маховик вращался на холостом ходу и оттого особенно мучительно и неистово. Костя думал про эту кривую Болитано, которую сам таинственный заокеанский Джози Болитано, американец итальянского происхождения, ученик Энрико Ферми, а теперь всеми признанный родоначальник их методики, и в глаза не видывал. Иначе — не преминул бы опубликовать. А если эту кривулю грамотно отнормировать — цены б ей не было… Черт возьми…

Кому же могли понадобиться эти страницы из его рукописи? Врагов у него вроде бы не наблюдается… Какие, к черту, враги, если люди делом заняты? И вообще — времена не те. Наконец, сегодня не первое апреля. Скорее всего виновата все же Томка, столь глупо и неудачно пошутившая. А если не она? Не Томку же имела в виду Ираида?

Все-таки ему ужасно не везло. Если бы не фантастический пожар в Технологическом институте, он бы уже три года ходил кандидатом. Но лаборатория тогда сгорела начисто — и установка Костина, и рабочие тетради, и черновик диссертации — все превратилось в пропитанную водой золу. На шефа чуть ли не уголовное дело завели, хотели из партии исключить, но в результате он отделался строгим выговором с занесением. Однако лабораторию расформировали. Старикан повел себя благородно — устроил Костю к другому старику, своему давнишнему другу, в весьма престижный, хотя и невероятно засекреченный институт. Оформление туда заняло у Кости почти год. Начинать, разумеется, пришлось с нуля. Пока вгрызался в новую тематику, пока осваивал чуждую методику, возился с установкой, набирал статистику, еще немало воды утекло. И наконец нащупал тему, которая, на удивление, пришлась ко двору.

Костя сделал доклад на лабораторном семинаре. Ребята выслушали с интересом. Заместитель шефа Григорий Федорович Филимонов, по прозвищу Филимон, вел себя в общем благожелательно. Д. В., как всегда, дремал. Костя подозревал, что он многого не понял из его доклада: поотстал от жизни, едва ли он сейчас что-либо читает, просто стрижет профессорские купоны — своего рода пожизненная рента. Основные новости ему регулярно докладывает Филимон, взявший на себя добровольную обязанность референта престарелого шефа лаборатории. Филимон говорил как-то, что «подковывает» шефа с удовольствием, даже считает это приятным долгом. В свое время Д. В. что-то сделал для Филимона (что именно, история умалчивала, видимо, помог, пользуясь связями, с защитой диссертации; Филимона, поговаривали, дважды проваливали на предзащитах в институтском совете, Це исключено, из снобизма: местные киты не могли простить ему диплома педвуза). И Филимон, естественно, чувствовал себя по гроб обязанным шефу. Впрочем, не один Филимон. У Кости тоже коготки увязли. Взял же Д. В. его на работу в трудную для него минуту и до сих пор относился к нему, как к своему протеже. Как издавна принято на Руси — на добро следует отвечать добром.