Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоит и сказать, что кончина Достоевского каким-то мистическим образом связана с Пушкиным. Один только раз в последние годы жизни — как раз из-за Пушкинских торжеств в Москве — Достоевский отложил в 1880 г. традиционную поездку в Эмс на лечение и это самым роковым образом сказалось на его судьбе. Брату А. М. Достоевскому он за два месяца до смерти (28 нояб. 1880 г.) писал: «…очень уж тягостно мне с моей анфиземой переживать петербургскую зиму. <…> Дотянуть бы только до весны, и съезжу в Эмс. Тамошнее лечение меня всегда воскрешает…» Не успел. И ещё: 29 января 1881 г. писатель согласился участвовать в традиционный Пушкинском вечере в годовщину смерти поэта и должен был читать его «пророка». Но внезапно Достоевский сам умер, «подгадал» умереть именно в канун кончины Пушкина, когда что душа его непременно находилась на земле. Многие, вероятно, почувствовали-ощутили не случайность такого совпадения. О. Ф. Миллер на этом Пушкинском вечере продекламировал среди прочих стихотворных откликов на смерть Достоевского и строки неизвестного студента: «Вчера, в канун на годовщину / Дня смерти Пушкина, судьба…» [Летопись, т. 3, с. 552]
Пушкин Семён Матвеевич
Крестьянин, кредитор Достоевского. За неуплату по векселям, в том числе и Пушкину 249 руб., на 6 июня 1865 г. назначалась опись имущества писателя. В связи с этим Достоевский в очередной раз обратился в Литературный фонд (получил 7 июня ссуду в 600 руб.), а чуть позже, 1 июля 1865 г., заключил весьма невыгодный контракт с издателем Ф. Т. Стелловским.
В черновых материалах к «Преступлению и наказанию» хозяин распивочной назван-обозначен как «крестьянин Пушкин» (в окончательном тексте — Душкин). Имя кредитора Пушкина дважды упомянуто и в записных тетрадях писателя.
Пфейфер Август Алексеевич, фон
(1842–1893)
Доктор, лечивший Достоевского в последние дни его жизни.
Р
Радецкий Фёдор Фёдорович
(1820–1890)
Выпускник Главного инженерного училища, генерал-адъютант, герой русско-турецкой войны 1877–1878 гг. В училище он учился на класс старше Достоевского. Д. В. Григорович вспоминал: «Коснувшись дикого обычая истязать рябцов, не могу пропустить случая, до сих пор живо оставшегося в моей памяти. Один из кондукторов старших двух классов вступился неожиданно за избитого, бросился на обидчика и отбросил его с такою силой, что тот покатился на паркет. На заступника наскочило несколько человек, но он объявил, что первый, кто к нему подойдёт, поплатится рёбрами. Угроза могла быть действительна, так как он владел замечательной физическою силой. Собралась толпа. Он объявил, что с этой минуты никто больше не тронет новичка, что он считает подлым, низким обычай нападать на беззащитного, что тот, кому придёт такая охота, будет с ним иметь дело. Немало нужно было для этого храбрости. Храбрец этот был Радецкий, тот самый Фёдор Фёдорович Радецкий, который впоследствии был героем Шипки…» [Д. в восп., т. 1, с. 196]
Достоевский, который в «Дневнике писателя» немало страниц посвятил русско-турецкой войне, героизму наших войск, написал 16 апреля 1878 г. Радецкому письмо, называя его в первых строках «дорогим всем русским генералом» и «незабвенным старым товарищем», а затем пылко продолжал: «Может быть, Вы меня и не помните, как старого товарища в Главном инженерном училище. Вы были во 2-м кондукторском классе, когда я поступил, по экзамену, в третий; но я припоминаю Вас портупей-юнкером, как будто и не было тридцати пяти лет промежутка. Когда, в прошлом году, начались Ваши подвиги, наконец-то объявившие Ваше имя всей России, мы здесь, прежние Ваши товарищи (иные, как я, давно уже оставившие военную службу), — следили за Вашими делами, как за чем-то нам родным, как будто до нас, не как русских только, но и лично, касавшимся. <…> Здесь мы трепещем от страха, чем и как закончится война, — трепещем перед “европеизмом” нашим. Одна надежда на государя да вот на таких, как Вы. <…> Теперь у нас светлый праздник: Христос воскресе! И да воскреснет к жизни труждающееся и обременённое великое Славянское племя усилиями таких, как Вы, исполнителей всеобщего и великого русского дела.
А вместе с тем да вступит и наш русский “европеизм” на новую, светлую и православную Христову дорогу. И бесспорно, что самая лучшая часть России теперь с Вами, там, за Балканами. Воротясь домой со славою, она принесёт с Востока и новый свет. Так многие здесь теперь верят и ожидают…»
Радецкий ответил писателю 4 мая 1878 г. и, в частности, с военной прямотой констатировал: «…отрадно думать, что из многих наших товарищей, расползшихся по белу свету, немало вышло людей полезных на всех возможных поприщах, и мы с Вами можем сказать друг другу откровенно, что принадлежим к их числу» [ПСС, т. 301, с. 270–271].
19 октября 1878 г. в ресторане Бореля в Петербурге на торжественном обеде, устроенном выпускниками Инженерного училища и Николаевской академии в честь Радецкого, Достоевский сказал прочувствованную речь-тост в честь героя, олицетворявшего собой «русского солдата».
Разин Александр Егорович
(1823–1875)
Журналист, детский писатель, автор руководства по русскому языку для приготовительного класса военно-учебных заведений «Мир Божий» (1857). В 1860 г. Разин стал участником литературного кружка братьев Достоевских, активно сотрудничал в журналах «Время» (вёл «Политическое обозрение») и «Эпоха». Достоевский в письме к М. М. Достоевскому от 19 ноября 1863 г. охарактеризовал Разина как человека «с толком и, главное, с некоторым чутьём». Чуть позже у редакции журнала случилось с Разиным недоразумение, о чём Достоевский вспоминал в апрельском выпуске ДП за 1876 г. (главка «За умершего»): «Один из постоянных сотрудников выпросил у брата шестьсот рублей вперёд, и на другое же утро уехал служить в Западный край, куда тогда набирали чиновников,