— Ладно, Глеб, тогда я зайду к вам на следующей неделе.

Повесив трубку, Пятаков усмехнулся: ну, Глеб, ну, хватка! Всееще пытается всучить своему покупателю фальшивого Духовидова!

***

Около девяти часов в квартире Глеба Миногина раздалсязвонок. Выглянув в глазок и узнав гостя, он открыл один за другим всемногочисленные замки, которыми пытался отгородиться от внешнего мира, и впустилпосетителя в прихожую. Проводив его в гостиную, Глеб гостеприимно спросил:

— Может быть, кофе? Или что-нибудь покрепче? Коньячку,например?

— Коньяк — нет, а вот от чашечки кофе не откажусь.

Глеб прошел на кухню сварить кофе и заодно вытащить из-задивана фальшивого Духовидова — он в сердцах засунул туда картину, решив, чтопокупатель окончательно сорвался с крючка, а придя сегодня домой, забыл овечернем визите клиента и не привел картину заранее в божеский вид. Онторопливо смахнул с нее пыль и, взяв картину в одну руку, а джезву — в другую,вернулся в комнату.

— Может, все же решитесь на коньяк? У меня настоящий,армянский…

— Ну разве что армянский.

«Это хороший знак, — подумал Глеб, — согласился наконьяк — купит и картину».

Он поставил картину на журнальный столик, прислонив ее кфранцузской вазе, сделанной под китайскую, и полез в бар за бутылкой.

— Простите, Глеб Васильевич, — гость привстал снизкого дивана, — я хотел бы вымыть руки. Где только, знаете ли, не был…

— Конечно, конечно, — засуетился Глеб, поставивбутылку рядом с картиной, — я вам сейчас покажу.

Он проводил гостя по коридору к дверям ванной комнаты ивошел внутрь, чтобы показать ему мыло и полотенце. Обернувшись, он увидел, чтогость вынул из кармана небольшой узкий предмет. Что-то щелкнуло, и в рукепокупателя оказался длинный узкий нож.

Глеб ахнул. Он всегда боялся грабителей, заказал оченьнадежные двери, множество замков — и вот на тебе, сам привел в дом грабителя!Но как же так, ведь такой солидный, обеспеченный человек… Совершенно никомунельзя верить!

— Господи, зачем это?! — жалобно запричитал Глеб,косясь на страшное лезвие. — Я все отдам, все, что хотите! Только неубивайте. Господи, ну кто вам сказал, что я богат! Это ложь! Я абсолютно нищ!Аделаида забирала все деньги…

И тут до него дошло. Аделаида? Значит, этот ее тоже…Разумеется, ведь ее тоже зарезали. И самое ужасное — все знают, что ограблениебыло только сымитировано! Этот страшный человек с ножом — не грабитель! Онманьяк-убийца! Что делать, что делать? От такого не откупишься… Глеб снованачал говорить, теряя силы от страха, как бы пытаясь заговорить свой ужас:

— Пожалуйста, только не убивайте меня… Зачем вам это? Ясовершенно безобидный человек. Я дам вам денег, много денег…

— Вы же только что сказали, что вы нищий…

— Я сам не знаю, что говорю. У меня есть деньги, толькоони не здесь. Выпустите меня, и я отдам вам все!

Гость усмехнулся и поднял руку с ножом. Глеб шарахнулся отнего и неуклюже впрыгнул в розовую испанскую ванну. И тут он вспомнил, чтоАделаиду тоже нашли в ванне… С ней все было точно так же… Глеб тонко завизжалслабым от страха голосом. Это все страшный сон, это не может быть правдой.Сейчас он проснется у себя в постели и забудет весь этот кошмар…

Но он не проснулся. Голубоватая сталь вонзилась в горло.Страшная боль заполнила все его существо. Больше в мире ничего не было — низависти, ни жадности, ни жажды денег. Даже страха больше не было, осталасьтолько невыносимая боль. Но и она тоже кончилась. Клокочущая кровь залила егобелую рубашку. Ноги Глеба Васильевича подогнулись, и он тяжело рухнул на днованны.

На этот раз убийца не отворачивался, он смотрел какзачарованный на свою жертву и не сразу вспомнил, что нужно вымыть руки, вымытьнож, привести себя в порядок.

Наконец он открыл кран, вымылся холодной водой, чтобы снятьнеожиданно накатившее нервное напряжение, странный подъем. Вымыв нож, он сноваповернулся к ванне. Окровавленное тело притягивало его взгляд как магнит.Толстый жалкий мужчина лежал в розовой ванне, как младенец в утробе матери. Видкрови страшно пьянил убийцу. Нет, все же правильно, что он использует тольконож — это и надежно, и бесшумно, и по-своему красиво. Теперь только один шаготделял его от заветной цели. Еще один раз он почувствует, как остро заточенноелезвие входит в живую человеческую плоть, еще один раз он ощутит пьянящуювласть над чужой жизнью… Всего только один раз… Убийца вздрогнул. Неужели онвошел во вкус? Неужели ему понравилось убивать? Он вспомнил, как его рвалопосле убийства Аделаиды. Теперь все совсем не так. Какой это страшный наркотик— убийство!

Он справился с охватившим его волнением. Еще не хваталонаделать ошибок. Он тщательно протер кран, к которому прикасался, дверную ручкув ванной. Прошел в гостиную, вытер и там все, к чему прикасался. Захлопнул засобой дверь, придерживая ручку, носовым платком.

И так и не вспомнил еще об одной вещи, которая могла выдатьего пребывание в квартире Глеба. Как он и опасался, нервное возбуждениепритупило его внимание, и он допустил одну ошибку.

***

На этот раз Анна Николаевна Громова не делала вид, что онастрашно занята, не отрывала взгляд от бумаг при появлении Пятакова. Она ждалаего и с порога кабинета окинула жестким недоверчивым взглядом, показывая темсамым, что двойное убийство — это не шутки, что она, Громова, — человексерьезный, и никаких душеспасительных бесед сегодня в кабинете не будет.

— Садитесь, Владимир Иванович. Частенько мы с вамивстречаемся.

— Да уж не по моей вине, Анна Николаевна. Моя воля —век бы вас не видал, — угрюмо ответил Пятаков.

Он был зол, растерян и угнетен. Убийство Глеба надолговыбило его из колеи. Он не сомневался, что Громова вызвала его на допрос самогопервого из всех знакомых Глеба, что ее подозрения усиливаются и скоро перейдутв уверенность, а потом надо только найти доказательства, и вот он,подозреваемый, — далеко ходить не надо!

— Спасибо на добром слове, но ваша манера вестиразговор со следователем, тем более с женщиной, кажется мне недопустимой.

— Извините, — неохотно буркнул Пятаков, — нельзяли ближе к делу?

Он и сам не знал, зачем грубит Громовой, просто ему всенадоело.

— Пожалуйста, — Громова открыла папку и наделаочки, — перехожу прямо к делу. Где вы находились в понедельник, двадцатьвторого февраля, с восьми до двенадцати часов вечера?

— Дома, то есть в мастерской. И не только с восьми додвенадцати, а и весь вечер и всю ночь. Сначала работал, а потом спал.

— И разумеется, нет никого, кто смог бы подтвердитьэтот факт?

— Я, Анна Николаевна, понимаете ли, художник. —Против воли Пятаков опять впал в язвительный тон.