– Похож, согласись? – поинтересовался стоявший сзади Зафаэль. – Иероним Босх, не хухрымухры.

– А эти два кто писал?

– Натана Залмановича – сам Виктор Васнецов, еще когда отец твой в Гражданскую воевал, почти что с натуры. А тебя – Марк Шагал. Кстати, большой поклонник вашего творчества.

– Знаешь, дружище, у меня всего один ма-а-а-ааленький вопросик. Вот такой вот. – Аркадий выразительно показал крохотную щель между большим и указательным пальцами. – Не буду спрашивать, что за волшебная структура организовала тот памятный пикничок на Камчатке в неведомой стране. Не буду спрашивать, и откуда все это подземное великолепие. Ты все равно вряд ли ответишь, а даже если так, то уже не поверю я. Но вот какая интересная логическая цепочка выстраивается. Хоть я и не большой знаток живописи, но если мне не изменяет память, то Васнецов умер где-то в середине двадцатых годов.

– В двадцать шестом, – подсказал Зафаэль.

– Тебе виднее. Так, собственно, к чему я это веду все. Получается, что вы еще с тех времен следили за моим отцом, раз заказали подобный холст. А затем стали следить и за нами с братом? Чем же мы обязаны подобной чести? – иронически поинтересовался Стругацкий.

– Мне проще было бы рассказать и про организацию, и про «пикничок», как ты выразился. Кстати, из-за него я тебя и позвал. Но об этом чуть позже. Так вот. Начну немного издалека. Помнишь ваше знакомство с Высоцким? И беседу на балконе?

– Прослушку поставили?

– У нас более совершенные технологии. Дело не в этом. Просто та персона, которую вы тогда обсуждали, нашу контору и возглавляет, это если в двух словах объяснять. Юрий Альфредович в свое время помог твоему отцу избежать ареста, а затем и вам двоим выбраться из блокадного Ленинграда. Он же опекал негласно твоих брата и мать. Такой вот коленкор… Да и то, что пока хоть со скрипом, но книги братьев Стругацких еще издаются, тоже его заслуга. Но поскольку, – усмехнувшись, заметил Зафаэль, – ты сказал, что вряд ли поверишь сказанному мной, то не буду распространяться дальше на эту тему. Вернемся к нашей морской прогулке. За мной должок, ты нам помог тогда очень. Глянь на витрину под своим портретом. Узнаешь блокнотик?

Аркадий подошел ближе к картине.

Помимо рукописей книг, заметок и различных памятных тетрадок, которые он считал безнадежно утерянными, тут был и тот самый блокнот, в который он записывал после боя слова умирающего на неизвестном ему языке.

– А теперь у меня к тебе просьба как к офицеру. Прочти перевод и забудь навсегда.

Стругацкий взял несколько листов тонкой рисовой бумаги, появившихся будто из воздуха в руках капитана. Бегло пробежавшись по тексту, он с ужасом бросил взгляд на Зафаэля и перечитал второй раз, медленно.

– Ты мальчик умный, думаю, не надо объяснять, почему никогда и ни при каких обстоятельствах это не должно выйти из этой комнаты.

Положив руку на плечо потрясенного Стругацкого, подтолкнул того к выходу.

– С делами покончили, пойдем за наградой.

Вновь нажав на неприметный камень, Зафаэль открыл проход, но теперь уже в техническое помещение метрополитена, характерно пахнущее креозотом.

Перед ними стояла больничная каталка на колесиках, на которой лежал человек с лошадиным знакомым лицом.

– Не припоминаешь? Это Ильин, официально – секретарь по организационным вопросам в вашем Московском отделении Союза писателей. Думаешь, на Лубянке вам палки в колеса ставят? Нет, это его рук дело. Он копает под вас, и копает серьезно. Боюсь, что скоро обычные доносы перерастут в активные действия. Юрий Альфредович просил передать: судьба семьи Стругацких в твоих руках. Вот, возьми.

Он наклонился под кушетку и вытянул оттуда мачете.

– Это принадлежало Эрнесто Че Геваре. С ним он прошел Сьерра-Маэстра. Острый, как язык Фаины Раневской. Закончишь – поднимайся по лестнице наверх, здесь за тобой приберут. И учти, второго шанса уже не будет.

Вложив нож в руки удивленного писателя, Зафаэль вернулся в янтарную комнату и тихо закрыл за собой проход.

Повертев в руках мачете, Аркадий с недоумением вернул его на место и взглянул на спящего мужчину.

Конечно, они пересекались в коридорах Дома писателей. И, конечно, кем именно является Ильин, не раз и не два Аркадию шепотом говорили на ухо.

Но сейчас, в дикой этой ситуации, держа в руках чужую судьбу, а со слов Зафаэля, и судьбу своих близких, он понимал, что не сможет ударить.

Арк долго поднимался по узенькой лестнице. Наконец, наткнулся на маленькую дверь и с легкостью открыл ее.

Перед ним был Театр на Таганке.

Пошарив по карманам, вытащил сигареты и спички.

Закурил.

Затем, обернувшись, увидел, что никакой двери в стене дома, откуда только что вышел, нет.

Ленинград, 1934 год

Тяжелая низкая дверь отворилась, и в камеру для допросов вошел Сталин.

Он привычно огладил рукой усы и посмотрел на маленького человечка, сидевшего на стуле. Руки и ноги того были скованы наручниками, пухлые губы на нездоровом, мучнистого цвета лице слегка дрожали, а из-под тяжелых век с мольбой смотрели испуганные глазки.

– Здравствуйте, товарищ Николаев. Прокурор доложил, что вы хотели говорить со мной.

При слове «товарищ», услышанном от самого вождя народов, у Николаева екнуло сердце, и впервые за эти дни затеплилась надежда.

Иосиф Виссарионович неторопливо уселся на место следователя, достав из кармана френча трубку, пачку «Герцеговины Флор» и, не глядя на прикованного к стулу, закурил.

– Я слушаю вас, можете говорить.

Тот нервно сглотнул и судорожным голосом начал:

– Товарищ Сталин, кроме как вам, права рассказывать то, что знаю, не имел никому. Несколько месяцев назад меня вызвали в Смольный по какому-то якобы важному делу. Так вот, это, рассказываю дальше. Там я встретился с человеком, которого много, значит, раз видел рядом с это, с товарищем Кировым, но лично знаком с ним не был, чтоб его. Он представился Борисовым, Михаилом Васильевичем, и предъявил документы, согласно которым являлся оперативным комиссаром 4-го отдела местного НКВД.

Николаева всего трясло, но Сталин не торопил, щурясь своими желтоватыми глазами и благодушно взирая на отечное лицо собеседника. Тот, собравшись, продолжил:

– Затем Борисов достал ряд фотоснимков, на которых товарищ Киров был запечатлен… ну, это… вы понимаете, с моей женой во время… – он запнулся, – во время интимной связи, значит. Я сказал, что картинки наверняка подделка, кто-то хочет очернить и товарища Кирова, и мою жену. Но тот предъявил мне бумаги, согласно которым квартира, полученная нашей семьей несколько лет назад, была дана не по разнарядке для семей партийных работников, а куплена товарищем Кировым лично и оформлена на нас. Я спросил: чего он хочет добиться, рассказывая мне все это, сам ведь работает с товарищем Кировым? Тогда Борисов сказал следующее: «О вас знают на самом верху, знают как старого большевика, преданного идеям великого Сталина. Мне поручено открыть вам не только эту горькую правду. Товарищ Киров готовит покушение на нашего любимого вождя. Но он стал в последнее время слишком популярен и среди низменных предателей в партии, и среди обманываемых им простых людей. Его нельзя просто взять и посадить. Наказать этого мерзавца должна карающая длань народа». Да, знаете, он так и сказал, «карающая длань», да, точно так.