– Попробую объяснить, в чем состоит задача. Мы знаем, что у товарища Кирова есть, скажем так, некоторое пристрастие к женскому полу. И знаем, сколь часто Сергей Миронович пренебрегает вопросами безопасности. Усилить охрану ленинградского главы – обязанность наркома, это понятно. Но в ваших силах, человека, работающего в кадрах, просматривать и выбирать кандидатуры тех, кто имеет доступ к товарищу Кирову. Я ясно выражаюсь?

– Например, чтобы не было у них ревнивых мужей под боком? – растянул губы в ядовитой ухмылке Ежов.

Берия с изумлением посмотрел на собеседника. Помолчав, сказал:

– Вы, оказывается, очень умный человек, Николай Иванович. Действительно, ревнивый муж – крайне опасная история. А может быть, он еще и на советскую власть обижен? Только представьте себе, недавно уволенный со службы мелкий партийный чиновник с неуравновешенной психикой, да еще и ревнивец. Это ведь трагедией может закончиться, ваша правда. И вот еще что, будет правильно не напрямую, через своих людей, предупредить о готовящейся беде старого друга Мироныча – Орджоникидзе.

Когда Ежов уехал, Берия сказал Сталину:

– Этот гамаклибули, на удивление, сразу понял, что должен сделать. Ты был прав, надо продвигать пьяницу выше, его руками мы расчистим дорогу.

Иосиф Виссарионович повернул свое рябое лицо к соратнику, на нем явственно читалось презрение:

– Научись уже говорить по-русски, кацо. Есть простое русское слово – «дурак». Брось свои грызунские выражения.

– Прости, Коба.

Лаврентий Павлович смутился и, чтобы скрыть это, отпил еще из бокала вина.

– Но главное, представь, с ходу нарисовал план, который мне в голову не приходил. И такой немаловажный момент. У него на примете имеются подходящие кандидатуры как в организаторы, так и в исполнители. А ведь стоило только заикнуться! Ежов – настоящий подонок, прирожденный интриган, без намеков на мораль или совесть. Поэтому, как только отыграет роль, то должен будет сразу сыграть в ящик, – пошутил Берия.

Сталин задумчиво пыхал трубкой, молчал. Затем предложил:

– Не будем торопиться. Давай пока постановим, что вопрос с Миронычем, условно говоря, решен. По большому счету вообще не вижу тут сложностей. Р-раз! – и дело сделано. В молодости, когда мы ходили на эксы, такие вещи нас и задумываться о себе не заставляли.

Он вынул трубку, положил рядом с фужером.

– Давай о главном. – Поднявшись из-за стола, взмахнув сухощавой рукой, заметил: – Меня беспокоит ситуация с Хранилищем. Не кажется ли тебе, что этот чертов Абрасакс стал забываться? Чем дальше, тем его требования становятся все наглее и наглее. Мало ему было смертников себе в лабораторию забирать, так теперь, говорят, за государственный счет отгрохал в Новосибирске такую военную базу, что даже немцы бы плакали от умиления, попади они туда. Русский народ пока не настолько богат, чтобы разбрасываться средствами попусту.

Берия встал и, подойдя близко к вождю, зашелестел:

– Не стоит так громко, Коба, у него везде уши. А ситуация на данный момент такова. К нам приехал, так сказать, ревизор. Некто Юрий Альфредович Кнопмус. В прошлом, по нашим данным, кадровый чекист, засекреченный настолько, что его из ныне живых не знает никто; вроде как он с ФЭДом работал напрямую. Но не это главное. В качестве подтверждения своих полномочий он привез заказанный тобой образец. Я, как ты и говорил, посылку не вскрывал, что там внутри, не знаю. Ее уже отправили в Кремль, охрана кабинета утроена.

Сталин потянулся, вдохнул полной грудью свежий летний воздух, ощутив щекочущий запах дыма мангалов. Затем как-то озорно поднял еловую шишку, валявшуюся под ногами, резко зашвырнул куда-то вдаль, в сторону кордона дачи.

Улыбнулся:

– Ну а теперь, господа оппозиционеры, мы с вами станцуем последний танец. – И, повернувшись к Берии, почти пропел: – Слушай сюда, батоно, надо будет сделать Абрасаксу новый заказ. Передашь Кнопмусу лично.

…После того как Хозяин уснул под утро, уставший Берия, сидевший на веранде, сделал знак рукой.

Мгновенно появился верный человек из охраны. Молча поклонившись, он встал перед Лаврентием Павловичем на одно колено. Тот что-то жарко прошептал ему в ухо. Чекист поднялся.

Затем, снова поклонившись, вышел.

– Возможно, Иосиф Виссарионович, вы совершили сегодня самую большую ошибку в жизни, – по-грузински тихо пробормотал Берия под нос.

Москва, 1966 год

Когда Аркадий поднялся по первому эскалатору на «Таганской кольцевой» и собирался переходить на второй, к нему подошел милиционер. Козырнув, вежливо попросил:

– Позвольте ваши документы.

Недоуменный Стругацкий вытащил из внутреннего кармана паспорт и протянул блюстителю порядка. Тот пролистал книжицу, вернул владельцу и, еще раз козырнув, сообщил:

– Все верно. Аркадий Натанович, с вами хотят побеседовать если позволите, то займу буквально час вашего времени. Как мне сообщили, встреча с Владимиром Семеновичем состоится примерно через полтора часа, он задерживается по не зависящим от него причинам, так что можете не переживать.

Он указал рукой на спускающийся вниз эскалатор, и оба с дежурными улыбками на лицах вернулись на платформу. Милиционер направился в сторону служебного помещения, уходящего в глубь тоннеля, и Аркадий, не скрывая интереса, последовал за ним.

Бывать за пределами пассажирского муравейника ему еще не приходилось.

Они шли по каким-то техническим переходам, зачастую сырым, с потеками на бетонных стенах, но чаще всего отделанных кафелем. То поднимались, то спускались по лестницам, сопровождающий открывал какие-то двери на кодовых замках, иногда показывал пропуск охранникам. Через десять минут Аркадий полностью потерялся в пространстве и уже вряд ли смог бы сам вернуться обратно.

Наконец, у одной из дверей, которую охраняли двое тяжеловооруженных людей без знаков различия на военной форме, милиционер сказал:

– Я подожду вас здесь и потом отведу обратно. Код восемьдесят пять, – повернув голову, обратился он к стражникам.

Один из автоматчиков снял трубку с настенного аппарата и что-то тихо пробурчал. Зашипела гидравлика, проход был открыт.

– Проходите, – махнул он рукой.

Внутри было странно.

Ощущение возникло такое, будто попал в Третьяковскую галерею. В арочных залах всюду висели картины, стояли скульптуры, а сами стены были причудливо отделаны необычным материалом, словно золотистый янтарь, издававшим естественное освещение в помещении.

Ни в одну, ни в другую сторону галереям было не видно конца.

А у входа стоял старый знакомый по Петропавловску-Камчатскому.

– Ну привет, старлей. Давно не виделись, – сказал он Аркадию.

В Кремле, в небольшой уютной комнатке, где не было той помпезности и тяжеловесности, свойственной остальным залам и кабинетам, в огромных кожаных креслах сидели двое мужчин, столь разнящихся между собой, что сложно было представить их за дружеской беседой.