– Вы не волнуйтесь, – улыбаясь в усы, ответил Иосиф Виссарионович, дымя трубкой, – не спешите, времени у нас с вами хватает. Можете продолжать.

– Да, товарищ Сталин, продолжаю, – попытался улыбнуться в ответ Николаев, но лицо его лишь свела уродливая гримаса, – так вот, он на словах объяснил, что Мироныча… простите…

– Ничего, я знаю, что в аппарате все его так называли, дальше.

– Да, так вот. Это. Он сказал, что Мироныча должен убрать простой человек, который выйдет на суд и возьмет на себя всю вину, а также откроет имена гнусных предателей, которых нельзя, к сожалению, пока напрямую ни в чем обвинить, но они, значит, являются закоренелыми троцкистами. Необходимо будет связать их с подготовкой покушения на Кирова. А меня, когда вскроется вся правда, отправят на лечение за это…за убийство в состоянии эффекта. Нет, аффекта… Простите, я нервничаю. Так вот. Борисов сказал, что операция уже подготовлена, нужно будет лишь выбрать удобный момент. А по завершении доложить я обо всем могу вам, и только вам лично.

Вождь поднялся со стула и прошелся по маленькому кабинету.

– Когда товарищ Сталин сидел на допросах в царской охранке, – начал он, – кабинеты у следователей были как-то интересней: несли отпечаток личности хозяина. А сегодня, – он огляделся, – ощущение, что наших сыскарей производят на одной фабрике и по одним лекалам. Шкаф, стол, два стула, лампа. И так везде.

Николаев смотрел на него с недоумением.

– Сыск – это в первую очередь искусство, – пояснил вождь. – Много ли пользы будет от таких же ученых, композиторов, писателей? А сыск-то не единицам, понимающим искусство, несет пользу. Сыск – это то, что определяет безопасность всех граждан нашей необъятной страны. Видимо, вы правильно сделали, товарищ Николаев, что держались эти дни на допросах. К сожалению, не всем из наших доблестных чекистов доступны некоторые вещи, иногда и товарищу Сталину приходится оставить управление страной, чтобы самому выполнить их работу.

На глазах изумленного подследственного выступили слезы.

– Спасибо, спасибо вам, дорогой…

– Не надо, не благодарите. Это я обязан благодарить за то, что честно и мужественно, как настоящий большевик, выполнили свой долг. Но придется потерпеть еще немного, нужно ради Родины и партии довести игру до конца, понимаете меня?

– Конечно, товарищ Сталин, все, что прикажете.

Иосиф Виссарионович подошел к столу, наклонился к Николаеву, шепча ему на ухо:

– Постараюсь максимально облегчить вам жизнь. Обеспечу питание. Без изысков, чтобы не вызывать подозрение у окружающих, но все же. Список, который вам давал Борисов, вы помните?

Николаев закивал головой.

– Мы поставим нашего надежного следователя, который будет знать о вас, доверьтесь ему.

Выпрямившись, он еще раз внимательно, с прищуром, посмотрел на Николаева и подошел к выходу.

– Сейчас в ваших руках судьба партии и всего народа. Не подведите меня.

Затем постучал в дверь. Когда открыли, еще раз взглянул на Николаева и вышел. В глазах скованного маленького человечка стояли слезы искренней любви.

Уже в кабинете у Кирова, который он временно занял для своих нужд, Сталин сказал Ежову:

– Ты хорошо поработал, молодец. Покормите этого несчастного пару дней курочками, дайте красного вина. Пусть ощутит нашу заботу. Он подпишет все, что нужно.

– Небольшая проблема возникла, Иосиф Виссарионович. Люди Ягоды роют землю и с нами работать не хотят.

– Теперь это твоя забота, Николай Иванович. Направь чекистов в нужное русло. Пусть ищут убийц среди троцкистов-зиновьевцев, других версий слышать не хочу. А с Генрихом я сейчас разберусь.

Он снял трубку коммутатора и потребовал соединить с Ягодой. Тот тоже был в Ленинграде, но находился не в Смольном, а в своей вотчине, в Большом Доме.

– Сталин у аппарата, – сказал вождь, – Генрих Григорьевич, не отвлекаю ли?

Ежов молча сидел на стуле, ждал предстоящего спектакля.

– Так вот. Ваши орлы больно сильно чудить стали, воспарили в небесах. Запомните, не партия для ЧК, а ЧК для партии, надеюсь это понятно?

Он выслушал ответ и закипающим от гнева голосом сказал:

– Слушайте внимательно. Дело Николаева берут под контроль сотрудники аппарата ЦК… Что? Да, ваши люди должны слушаться их во всем. А то смотрите, морду набьем… Я рад, что вы поняли меня, работайте пока, гражданин Ягода.

Сталин раздраженно кинул телефонную трубку. Повернувшись к Ежову, сказал тому резко:

– Будьте готовы занять место наркома в любой момент. Внедряйте своих людей, чтобы этот гадюшник наконец стал нашим и исключительно нашим. Похоже, чекисты забыли свое место в этом грешном мире.

Москва, 1966 год

Как всегда, сухой и подтянутый, Суслов вышел из своей черной «Волги», «ГАЗ-23». Округлыми формами автомобиль чем-то напоминал ему «Победу». Эти новые, словно топором вырубленные машины с резкими гранями кузова не любил.

Неожиданный звонок в Кремль заставил бросить все дела и приехать на встречу. Отказать даже не пришло в голову, хоть и отменил, с некоторым внутренним раздражением, три совещания. Ему не нравилось, что пусть и столь могущественная личность, как Кнопмус, может манипулировать им, словно марионеткой.

По дороге Суслов перечитывал документы, которые интересовали высокого покровителя. Не понимал, что же такого важного могло случиться.

Как правило, виделись не чаще нескольких раз в год, каждая встреча долго готовилась и проходила на нейтральной территории. Было ясно – просто так к себе на личную дачу Кнопмус не стал бы приглашать.

Но больше всего беспокоило чувство нереальности происходящего.

Сейчас Михаил Андреевич с удивлением взирал на обычный дачный домик, выкрашенный зеленой краской, за слегка покосившимся забором. Сначала подумал, что ошибся адресом.

Но тут огромный пес, гулявший по участку, издал странный звук, менее всего походивший на лай, и скрипуче приоткрылась входная дверь. На пороге стоял Кнопмус.

От его вида у Суслова отвисла челюсть. На Юрии Альфредовиче, помимо шлепанцев, были надеты ужасающие потрепанные спортивные штаны со вздувшимися коленками, майка-«алкоголичка» и сверху накинут халат, затасканный настолько, что цвет его определить было невозможно.

Хозяин дома махнул рукой, приглашая к себе, и, оставив открытой дверь, зашел внутрь. Суслов поежился, но вышел из машины и взялся за дверь калитки. Она была какой-то склизкой, вымокшей, и он, достав из кармана платок, брезгливо вытер пальцы.

Идя по скользкой тропинке, то и дело оглядывался на собаку, сидевшую под пожухлыми осенними яблонями. Ее огромная голова была повернута в его сторону так, словно пес с интересом разглядывал весьма забавную букашку своими мерцающими глазами.