— Нет! — опять перебила ее Лора. — Я все для себя уже решила и, безусловно, могу обойтись без вашей помощи!

Она развернулась, чтобы уйти, но преподавательница задержала ее, схватив за плечи.

— Ну хорошо… — сказала она. — Я поговорю… Мне, конечно, жаль терять такую ученицу, но если ты действительно решила, то… Словом, я поговорю с твоей мамой. Но если вдруг передумаешь, всегда буду рада…

— Не передумаю! Только вы не сразу, не сегодня…

— Что не сразу?

— Ну… я боюсь, что мама с ума сойдет, если эдакое на нее свалится неожиданно. Я сначала как-нибудь ее подготовлю…

— Да, я понимаю, — согласилась преподавательница. — Тогда ты дай мне знать, когда уже пора будет поговорить с Антониной Борисовной.

— Да, конечно… Спасибо вам… — буркнула Лора и, чтобы не расплакаться, оборачиваться не стала. Она высвободилась из рук преподавательницы и бросилась к выходу. На улице, проморгавшись и загнав слезы поглубже, она устремилась к Галине Федоровне, которая учила ее петь. Главное — это не остыть! Всем все сказать и — освободиться!

Галина Федоровна приняла сообщение об отказе брать уроки пения в штыки:

— Ты с ума сошла, Лора! Мама знает?

— Конечно, нет… — отозвалась девочка. — Она бы лежала в глубоком обмороке, если бы знала…

— Именно поэтому я и не могу пойти у тебя на поводу! Вот если бы Антонина Борисовна сама сказала мне, что вы больше уроков брать не будете, тогда…

— Она ведь не скажет! И вы прекрасно знаете об этом! — Лора выпрямилась и, глядя прямо в глаза преподавательнице, четко произнесла: — Неужели вам так важны эти конфетные подношения на каждое первое число?!

Щеки Галины Федоровны мгновенно окрасил бордовый румянец.

— Ты забываешься, девочка, — тихо сказала она, нервно поправляя пышную прическу.

Но Лору уже понесло. Она была так взвинчена, что ее переживания должны были найти выход. Даже не задумываясь над тем, имеет ли право произносить такие слова, она выкрикнула:

— А разве я неправду говорю? Вы занимаетесь со мной, с бездарностью, лишь потому, что моя мать не знает, как вам угодить! Конфеты — это только то, что я знаю! Может, она вам еще что-нибудь дарит! И вы принимаете… и вам наплевать, что над нами с мамой все смеются!

Из глаз Лоры наконец брызнули долго сдерживаемые слезы, но девочка вовсе не собиралась рыдать перед преподавательницей. Она глубоко вдохнула, резко выдохнула и продолжила на таком же надрыве:

— Вы думаете, я сейчас тут слезы в три ручья пущу? Не дождетесь! Это просто… от обиды и… злости! Как вы могли так поступить со мной?!!

— Ну вот что, дорогая, раз ты хочешь правды, я тебе ее выдам! — Галина Федоровна взяла Лору за руку и потянула за собой в комнату. Там она выдвинула ящик из изящного комодика и подтолкнула ее к нему. Девочка заглянула внутрь и обомлела. Это был склад конфетных коробок. Преподавательница, насладившись Лориным замешательством, выдвинула второй ящик, тоже полный конфет, и сказала: — Родители моих учеников постоянно дарят мне конфеты. Я не могу столько съесть, но не в силах и не брать. Люди очень обижаются, когда я пытаюсь отказаться. Они дарят от чистого сердца. Одни — в благодарность, другие, возможно, думают, что за конфеты я буду лучше работать. А я всегда одинаково работаю! Мне нравится моя работа! Перед вами я виновата, да… Но не слишком… Уж прости. Тебе не надо петь оперные арии для сопрано, «Соловья», которого так любит твоя мама. У тебя действительно большой диапазон, но лучше все ж исполнять партии для контральто. А еще лучше идти в эстраду. Я, кстати, несколько раз говорила на эту тему с Антониной Борисовной, но она и слушать не хочет. Говорит, раз уж моя дочь может вытянуть «Соловья», значит, ее ждет Большой театр. Я не могла идти против воли человека, который платит мне за твое обучение.

Галина Федоровна замолчала. Лора тоже помалкивала. Ей было стыдно за то, что она наговорила про конфеты. Как исправить положение, она не знала. Преподавательница опять потянулась к своей прическе, неуловимым движением в ней что-то поправила и нарушила молчание.

— Ну вот что! — сказала она. — Я предлагаю тебе пойти на компромисс.

— Какой? — прошептала совершенно раздавленная Лора.

— Давай потихоньку от Антонины Борисовны просто сменим репертуар.

— Но как же? Я же дома должна петь…

— А дома пой все вперемешку! Подготовим концертную программу, а потом и продемонстрируем ее маме. Идет?

Лора опять задумалась. Она намеревалась навсегда закончить с обучением и концертной деятельностью, а ей вдруг предложили все несколько переиначить. Она оказалась к этому неготовой.

— Я подумаю над вашим предложением, — наконец сказала она. — Можно?

— Конечно, — Галина Федоровна кивнула головой. — Не надо принимать решений сгоряча. Иди сейчас домой и все хорошенько обдумай.

— А вы не…

— А я не буду говорить твоей маме, что ты пропустила чуть ли не две недели занятий. Но если тебя волнует, что за это время уже было заплачено, я могу вернуть деньги.

— Нет! — некрасиво взвизгнула Лора, покраснела до рези в глазах, еще раз пообещала хорошенько подумать обо всем и, извинившись, ушла.

Она так распереживалась, что не заметила, как добралась до дома. Будто в полусне ехала на троллейбусе, потом шла маленьким сквериком к дому, ехала в лифте. Когда Лора вышла на площадке своего этажа, то с большим удивлением обнаружила Мищенко, сидящего на высоком подоконнике.

— Ты что здесь делаешь? — спросила она.

— Неужели непонятно? — вопросом на вопрос ответил он, и Лора заметила, как щеки его заливает краска.

— Ну… если ты пришел узнать, собираюсь ли я с тобой встречаться, то…

— Нет… не то… — перебил ее Сергей. — То есть то… но не совсем…

— Ты не мог бы выражаться яснее?!

Мищенко спрыгнул с подоконника, и его дымчато-синие глаза опять оказались почти на одном уровне с Лориными.

— Попробую, — сказал он. — В общем, я понял, что вел себя с тобой неправильно… Прости… Ну не выходишь ты у меня из головы… Ничего не могу поделать. И если у тебя с этим… ну… из интерната… не слишком серьезно, то, может быть…

— Что «может быть»? — безжалостно переспросила Лора.

— Ну… не знаю, как это говорят… — Мищенко замялся. — В общем, я хочу, чтобы ты стала моей девушкой… Понимаю, что как-то пошло звучит, но не знаю, как сказать об этом по-другому…

— А если я откажусь?

— А ты не отказывайся!

— А если все же откажусь?

Мищенко пожал плечами и ответил:

— Ну… заставить тебя я, конечно, не могу…

Лора, которой никто никогда таких