Женщина взяла его за руку и повела в спальню.

– Раздевайся.

Кто был бы против? Сергей разделся быстро, как солдат при команде «отбой», и нырнул под одеяло.

Внезапно нахлынули воспоминания: точно так же всё происходило несколько месяцев назад. Только он тогда носил форму власовца и был на чужой территории. А вокруг были враги, и только в доме у Эли он чувствовал себя в относительной безопасности. Теперь же он – командир штрафного батальона, взявшего город, и пусть на ночь, на сутки – но он полновластный его хозяин. И не приходится опасаться, что в дом вломятся немцы или власовцы и придётся отстреливаться до последнего патрона. Или убегать через окно в близкий лес, бросив Элю на растерзание.

Эля пришла со свечкой, скинула халатик, оставшись нагой.

– Я погашу, – слегка смущаясь, сказала она, – со свечками нынче целая проблема. – И задула свечу.

За эти несколько секунд Сергей успел полюбоваться телом Эли. А дальше – ласки в потёмках, соитие. Сергей выдохся за день и уснул сразу.

Под утро он проснулся от того, что его ласкали. Эльжбета целовала его в шею, поглаживала плечи и грудь. Ощущения были неожиданными и приятными. Вдруг он ощутил влагу на своей коже.

– Эля, ты что, плачешь?

– Проклятая война! Ведь мы могли бы жить вместе, а теперь я даже не знаю, увидимся ли мы ещё…

– На войне всякое может случиться, потому загадывать вперёд не хочу. И обещать тебе ничего не буду.

Эля принялась целовать его в губы, и ласки становились всё жарче.

– Люби меня, коханый!

Разве мог Сергей устоять? За время войны он так редко встречался с женщинами, что помнил каждую. У них были разные фигуры, различный темперамент, но все они хотели одного – простого женского счастья. Чтобы рядом был любимый мужчина, дом, семья. И все они ненавидели и проклинали войну, забравшую у них главное – мужчин. Немногие вернулись домой из призыва 1941–1943 годов, да и те зачастую пришли с ранениями или вообще инвалидами.

Сергей ещё немного полежал в постели, наслаждаясь близостью женщины, потом посмотрел на часы.

– Эля, мне пора.

Женщина ещё раз поцеловала его в губы.

– Я соберу завтрак.

За чашкой чая Сергей и Эльжбета молчали: меж ними уже пролегла невидимая черта некоей отстранённости, отчуждения даже. Он уходил на войну, она оставалась дома. И какие слова могут утешить или вселить надежду в сердце женщины? Оставалось только верить.

Сергей надел форму, натянул сапоги. Надо было идти в батальон, а ноги как приросли к полу. Уходить ему не хотелось.

Ну всё, пора. Он опоясался ремнём с пистолетом. Эля обняла, почти вцепилась в Сергея. Он поцеловал Эльжбету в губы, оторвал от себя её руки.

– Бог даст – свидимся.

– Разве ты веришь в Бога?

Сергей не ответил и взялся за ручку двери. На войне даже самые оголтелые атеисты могли начать верить во всё, что угодно – Бога, случай, судьбу, лишь бы выжить.

Сергей открыл дверь, потянуло свежим воздухом. И вдруг – запах пота, едва уловимый и такой чужой.

Сергей вытащил из кобуры пистолет и передёрнул затвор.

– Эля, когда выйду – запри дверь. А я, как до батальона доберусь, пришлю солдат. Нет, сам с ними приду и прочешу всё вокруг дома.

Он вышел на крыльцо и осмотрелся. За спиной Эля послушно закрыла дверь, щёлкнул замок.

Показалось, что ли? Или ветерком занесло? Нос, вернее – обоняние уже не раз выручало Сергея.

Он спустился со ступенек и пошёл по дорожке. Как во многих немецких домах, дорожка была из мелко битого кирпича и скрипела под ногами. Сергей успокоился и уже согнул руку в локте, желая вернуть пистолет в кобуру.

И тут из-за угла вынырнула тёмная фигура и бросилась на него. Сергей успел поднять пистолет в согнутой руке и выстрелить в нападавшего. Но дистанция была мала, нападавший успел взмахнуть рукой с ножом, и левый бок Сергея обожгла боль. Превозмогая боль, Сергей ещё дважды выстрелил в неизвестного. Противник упал на спину, сжимая в руке клинок.

По левой половине грудной клетки Сергея текло что-то тёплое.

– Задел ножом, сука!

Резко нахлынула слабость, стало трудно дышать, голова закружилась, и Сергей упал. Перед глазами мелькнул значок на рукаве убитого – щит с тремя цветными полосками: синей, чёрной и белой. «Эстонца завалил», – подумал Сергей и потерял сознание.

Очнулся он от раскачивания – как на лодке в шторм. Открыл глаза. Его несли на какой-то доске четверо штрафников. Грудь была забинтована прямо поверх гимнастёрки. Сергей скосил глаза. Рядом шла заплаканная Эльжбета.

– Иди… домой, – едва слышно прошептал он. Из уголка рта тонкой струйкой потекла кровь.

– Командир, ты лучше молчи, не разговаривай. А то все силы уйдут. Сейчас мы тебя в батальон доставим и на машине – в медсанбат. Дамочка, да идите вы домой, командир же сказал. Теперь всё хорошо будет.

Эльжбета остановилась, постояла секунду и повернула назад.

– Это она в батальон примчалась. Кричит – вашего командира порезали! Весь первый взвод за ней и рванул. Мы четверо в батальон вас несём, а остальные дома и лесок на окраине прочёсывают – как бы ещё кто не остался.

Сергей снова отключился и пришёл в себя уже в медсанбате. Над головой белый потолок, пахнет хлоркой, лекарствами и ещё бог знает чем – больничным запахом: кровью, гноем, госпитальной столовой.

– Очнулся, касатик! – раздался рядом женский голос. – Неделю ведь как бревно, без сознания пролежал. Только у нашего доктора руки золотые, он и не таких с того света вытягивал. И ты выздоровеешь – придёт день.

– Пить, – прошептал Сергей.

Больше всего он сейчас хотел пить.

– Ой, заболталась!

Санитарка или медсестра поднесла ко рту Сергея кружку и приподняла ему голову. Сергей маленькими глотками выпил всё и откинулся на подушку.

– Где я?

– Известно, где, в госпитале армейском.

То, что он в госпитале, Сергей и сам понял. Его интересовал город. Но переспросить не хватило сил, и он снова отключился.

Очнулся на следующий день. Хотелось пить и есть. Та же сиделка покормила его с ложечки кашей и напоила сладким чаем.

Сергей слышал, как по коридору ходили и разговаривали раненые. Он скосил глаза в одну сторону, другую.

Палата была маленькой и узкой, в одно окно. А в ней – одна кровать, тумбочка и стул, на котором сидела санитарка.

– Город какой? – прошептал Сергей.

– Бельско-Бяла.

– А месяц, число какое?