голове прояснится, стоит лишь заскочить в сортир и принять дозу Боливийского Походного Порошка. Опять же, может, прояснится, а может, и нет… Так начинается путь нашего безымянного героя по ярко освещенным улицам Манхэттена…

Не знаю, как вы, а я очень живо ощутила фрустрацию героя.

Еще один пример прекрасного использования второго лица – в блербе на книге Эндрю Ханкинсона «Ты можешь сделать что-то удивительное со своей жизнью [Ты – Рауль Моут]»:

Приходит письмо. На 29 апреля 2008 года у тебя назначена встреча с психиатром-практикантом.

Ты на встречу не идешь.

Приходит еще одно письмо. В нем говорится, что обычно они прием не переназначают, но, зная, насколько это для тебя важно, предлагают другую дату: 13 мая 2008 года.

Ты не идешь. Два года спустя ты убиваешь троих и стреляешь в себя. Тебя назовут монстром. Тебя назовут воплощением зла. Премьер-министр Дэвид Кэмерон, выступая в Парламенте, заявит, что ты – бесчеловечный убийца, конец истории. У тебя девять дней и вся жизнь, чтобы доказать, что ты не просто бесчеловечный убийца.

Вперед.

Впервые прочитав этот блерб, я уставилась на него в немом благоговении – так, наверное, средневековый крестьянин взирал на Шартрский собор: копирайтер или редактор – гении. Это вот «Вперед» в конце – от него мороз по коже. А потом обнаружила, что этот текст взят прямо из книги (как я уже где-то говорила, порой вы должны признать, что чужие слова намного лучше ваших), и что гений – Эндрю Ханкинсон. Он использует второе лицо, чтобы погрузить нас в мир, в котором смешались жалость к себе, разочарование и токсичная мужественность, в мир Рауля Моута, бодибилдера из Ньюкасла, который убил троих, а потом застрелился сам, и все это под беспрерывный вой прессы.

Не думаю, что метод Ханкинсона непременно создает сочувствие и даже симпатию, и я не думаю, что таково было его намерение. Напротив, приводя собственные слова убийцы (взятые из стенограмм и записей), автор заставляет нас понять, что мы окружены бесчисленными Раулями Моутами и что достаточно одного неправильного решения – а жизнь полна такими решениями, – такое злодеяние может произойти в любое время и в любом месте. Здесь мы видим идеальное использование «ты» вместо «любой».

Как свидетельствует этот блерб, когда местоимение второго лица используется с умом, оно обретает большую силу. Может шокировать, приглашать, заставлять думать. И потому его всегда надо употреблять с осторожностью, помнить, кто будет твоим читателем и какое воздействие оно может на него оказать.

Часть 4

Блербы и места их обитания

Виды книг

Иди и сам попробуй, раз ты такой крутой[188]

Интеллектуальная проза

У меня есть шутка по поводу интеллектуальной прозы. Ну, скорее не шутка, а убедительная медитация о любви и потере, изложенная в прозе незамутненной красоты.

Джонатан Коу

– А в книге что-нибудь происходит?

– На самом деле нет. Что, так заметно?

Мы с коллегой-копирайтером из Penguin часто ведем подобные разговоры, показывая друг другу свои блербы. Это случается, когда кому-то из нас приходится писать блерб для интеллектуальной прозы. Ну, вы знаете такие книги. Они получают всякие награды. Как правило, с сюжетом в них небогато. А если он и есть, то это либо про женщину, которая все бросила и отправилась искать себя, либо про кого-то, погруженного в думы о некоем событии из прошлого, либо про несчастного господина средних лет, у которого случилась интрижка – даже еще не случилась, а он все размышляет о том, что было бы, если б случилась. То есть все дело в характере героя и в атмосфере. Перефразируя комика Фрэнка Карсона, все дело в том, как про это рассказывается. Что, в общем-то, нормально. Многие любят такие вещи. (Хотя, как уверяет критик Джон Кэри в «Интеллектуалах и массах», на самом деле ни капельки не любят, а модернизм был придуман снобами вроде Вирджинии Вулф специально для того, чтобы недавно обучившиеся грамоте классы не лезли в писатели.)

Задача блербов для интеллектуальной литературы – ввести читателя в мир романа и убедить его, что он имеет дело с высококачественным произведением. Потому блербы грешат гиперболами, или, как сказал один писатель, «дерьмовыми превосходными степенями». Такие произведения не просто «трогательные», а непременно «глубоко трогательные». А также «глубоко личные». Это не история (боже упаси!), это медитация, исследование, рефлексия. «Чудо мастерства». Автор пребывает «на вершине своего таланта», что вызывает некоторые вопросы: ему, что, в дальнейшем суждено катиться под откос, и все, что он до этого написал, было дерьмово? Вот еще недавно в моду вошло слово «пороговый». То есть книги непременно занимают пороговое пространство – между чем? И так ли это на самом деле?[189] Ну и, естественно, «в традициях такого-то» – такое впечатление, что писатели только и делают, что передирают у других писателей.

Большинство работников издательского дела грешат подобными формулировками: знаю, сама грешила. В мире столько слов, и, давайте признаемся, иногда мы торопимся с выбором[190]. Американский издатель Уилл Шуолби как-то сказал: «Мне наверняка понравился бы такой текст на клапане суперобложки: “Это не лучшая книга автора, но, читая ее, вы получите свою порцию удовольствия”». Ах, если бы! Но мы боимся, мы взбираемся на карусель превосходных степеней, как написал об этом в своих замечательных издательских мемуарах Джереми Льюис:

Хороший издатель должен – и необязательно при этом быть циником – убедить себя и других, что, пусть на один сезон, но именно этот роман «самая удивительная вещь, которую я прочел за последние годы»… Такая совершенно искренняя готовность похвалить и поверить в свою же похвалу необходима и для тех, кто работает в издательском бизнесе, и для тех, кто от него зависит.

Так как описать и продать книгу, в которой мало что происходит, если не употреблять претенциозный язык интеллектуальной литературы? Мы с коллегой пришли к выводу, что надо создавать видимость истории, даже если ее и близко нет. Люди действительно, реально хотят знать, о чем книга. Человеческие существа всегда любили слушать или рассказывать истории – от троглодитов до телека. В книге «Животное-рассказчик» Джонатан Готтшалл[191] говорит: «Мы как биологический вид не можем существовать без историй. Даже когда тело наше спит, мозг бодрствует всю ночь, рассказывая нам разные истории». И это глубоко укоренившаяся привычка. Она совершенно естественна, о чем говорит прелестная зарисовка из Twitter:

Я, умоляя со слезами на глазах: Пожалуйста, скажите, о чем эта книга. Ну о чем!?