– Зачем, не надо, сам дойду! – кричал я, отбиваясь.

– Не сможешь, – ласково сказал парень в каске. – Смотри, как тебя шатает, это от потери крови, братец.

– Здесь тебе удалось выкарабкаться, – сказал другой, с бородкой. – А вот до больницы не дойдешь – далеко ведь.

– А кто собирается в больницу? Сами туда идите!

– Он бредит, – сказал третий. – Его надо спасать, а не слушать.

Тут они схватили меня за руки за ноги и потащили вниз. Сначала я пытался вырваться, но ничего не получалось, потому что бойцы были дюжие и им хотелось поскорей смыться. Они бросили меня внизу возле какого-то заброшенного дома и побежали по улице. Смешно было смотреть, как трое здоровенных парней удирают с полными дерьма штанами…

Ну вот, забыл взять в сортир бумажку, чем же, мать его, подтереться? Я пошарил взглядом, нашел обрывок газеты и стал читать:

«Гриша Маргания и его жена, расстреляны гвардейцами у себя дома. Неделю не давали захоронить трупы».

«Володя Бигвава, пенсионер. Был расстрелян 15-летним палачом по кличке Гаврош на берегу моря».

«Тамара Какалия, домохозяйка. Застрелена в своем дворе бойцами «Мхедриони»».

«Вова Чаабалурхва, убит у себя дома гвардейцами из команды Бабу».

Бабу, которого грузинское телевидение показало в белой бурке, как национального героя, возглавлял банду таких же наркоманов и садистов, как он сам. На их совести огромное количество жертв.

Среди них Римма Джобава, красавица-абхазка, которую изнасиловали восемь гвардейцев на глазах у мужа, мегрела Гено Самушия. Он пытался ее защитить. Они отрезали ей, еще живой, ногу, а затем сожгли дом вместе с Гено и Риммой. Они же убили и сожгли вместе с домом их соседей – Гварамия. Затем была вырезана и сожжена семья турок Буюк-оглы – хозяин, его мать Соня, сестра Валя. Их зверски убил их же сосед Искра Морохия.

Такое чтиво грех марать, возьму-ка лучше бумажку с собой и этак небрежно положу на стол перед носом Худого Бакке. Может, после прочтения газеты в нем заговорит совесть и он не сдаст меня гвардейцам? Впрочем, мы сами не лучше этих гвардейцев. Друг рассказывал, как однажды они вошли в грузинское село и какой-то подонок из их отряда проткнул штык-ножом спину шестидесятилетнего старика прямо на глазах его родной матери, которой перевалило за сто. Старушка, говорил друг, кричала как резаная, а тот гад из нашего отряда столкнул ее заколотого сына в бурлящую горную речку. М-да, на войне ангел и тот замарается кровью невинного…

Я встал с унитаза и слил воду. Черт, опять разыгрался геморрой – совсем меня замучил. После водки всегда кровотечение. И какое сильное, так и подохнуть можно, от потери крови то есть. Бакке, брат, прости, что подумал про тебя худое. Ты ведь знаешь про мою проклятую манию преследования. После убийства Андрейки я стал такой мнительный, что на улицу выходил не иначе как с пистолетом в кармане. Потом за пятьдесят баксов заложил ствол Рябому и до сих пор не выкупил. В какое жуткое время живем. Другу лучшему и тому не доверяю. Интересно, Худой Бакке про меня думает то же самое? Нет, он не такой. Хороший, правильный. Даже слишком правильный. Просто бухает много. А кто сейчас не пьет? Святые. А где они, эти святые? Худой Бакке святой. Кроме шуток. Мне везет на друзей. Они все святые, просто некоторые из них скололись, другие спиваются. И никто не ищет виноватого. Не повезло нашему поколению – поколению войны. Все меньше и меньше нас. Печально, конечно…

Бизнесмена тоже можно причислить к лику святых. Ни с того ни с сего дал нам тысячу баксов! Непременно раздобуду ему пушку и уберу его конкурентов. Эх, жену бы его сейчас сюда… Интересно, почему сперма пахнет сырыми яйцами?

Вышел я из сортира не такой взвинченный. Мы тяпнули с Худым Бакке по стаканчику, закусили, и я потихонечку стал успокаиваться. Хм. Налей-ка мне, брат, бортовой.

Худой Бакке открыл еще бутылку водки, а я, откусив от пирога с сыром, спросил:

– Как поживает твоя соседка?

– Которая?

– Ну та, черненькая… Хочу жениться на ней.

– Ты про Наташку?

– Ну да, она такая секси..

– Хорошая девушка, – поддакнул Худой Бакке. – Домашняя, скромная и, главное, чистоплотная…

И он принялся расхваливать ее так, будто собирался спихнуть мне гнилой товар. Но я-то знал, что соседка у него первый сорт, хоть и засиделась в девках. Говорят, целочка. Плевать, если нет. Такую легко уговорить выйти замуж. Впрочем, не знаю. Эти женщины с ума меня сведут. Ну их к дьяволу, лучше поговорим о войне. У абхазцев, я слышал, оружия навалом. Они же не обидятся, если мы прихватим домой по пистолету? Я тоже так думаю. Давай поделим деньги, а то мало ли, на войну ведь идем. Слушай, Бакке, ты мне лишнюю бумажку дал. Нет, так не годится, все должно быть по-честному. Будем держаться друг друга. Я попрошу у абхазцев пулемет. Пойдешь ко мне в напарники? В Абхазии, слышал, пулеметчику еще и пистолет выдают. Правда, здорово? Покажем всем, как надо воевать, и, может быть, абхазский президент вместо медалей наградит нас именными стволами. Как будем делить трофеи? Поровну? Я тоже так думаю. Налей-ка еще водки! Разреши сказать тост! Давай за то, чтоб не перепутать границы и вернуться домой живыми! До дна! Сколько выпили-то? Три бутылки? Охренеть. Ты почему не закусываешь? Поэтому ты такой худой. Слушай, Бакке, давай ты тоже женись. Гульнем на твоей свадьбе. Светает уже. Смотри-ка, море. До чего красивое. У тебя остались сигареты? Давай покурим…

Мы вышли в тамбур, я прикурил и глубоко затянулся. Очнулся сидящим в пустом «Икарусе» и едва не наделал в штаны от страха, потому что в таких вот автобусах грузинские переодетые в милицейскую форму неформалы въехали в Цхинвал сумасшедшей зимой девяносто первого. Неужели мы все-таки перепутали границы и попали в лапы к гвардейцам? Они, наверное, успели шлепнуть Худого Бакке, теперь очередь за мной. Осторожно повернув голову к окну, я зацепил краем глаза бородатых ребят на обочине. Они смотрели наверх и смеялись, тыкая пальцами в небо, куда, видать, вспорхнула двадцатидвухграммовая душа моего худого друга. Сейчас я тебя догоню, брат. Меня мутило, однако я собрался и, шатаясь, попер к выходу. Один из бородатых весело на меня глянул и спросил:

– Что, брат, плохо?

По выговору я узнал в нем чеченца и хотел расцеловать его, до того обрадовался, что он не гвардеец, но сдержался: неправильно поймет.

– Плохо, – улыбнулся я и ринулся в кусты, где меня вырвало. Там я увидел Худого Бакке с бутылкой пива. Он тоже смотрел на небо наших абхазских братьев.

– Что там? – спросил я. – И куда, мать его, подевались мои очки?

– На твоем сопливом носу, – улыбнулся он. – Абхазцы сбили грузинский самолет, – пояснил Худой Бакке, глотнув пива.

– Урра-а! – крикнул я и поперхнулся блевотиной.

В Гудауте «Икарус» остановился возле здания, где располагался штаб Конфедерации горских народов, и мы с остальными добровольцами сошли с автобуса. В коридоре штаба расхаживал длинноволосый тип в камуфляже и с пулеметом. Кажется, это был часовой, но какой-то киношный. На секунду он остановился, равнодушно посмотрел на нас и снова принялся кружить в своем пространстве. Нас позвали, и мы вошли в кабинет, где за столом сидел рыжий худощавый мужик в тельняшке. На столе перед ним лежала большая тетрадь, куда он записывал вновь прибывших. Он спросил, откуда мы. «Из Южной Осетии», – ответил Худой Бакке. И тут началась такая волокита, что я проклял все на свете. Я-то думал, что нам сразу дадут оружие и пошлют на передовую, но случилось совсем иначе. Рыжий дядя, осмотрев наши паспорта и военные билеты, послал нас в местный военкомат. Мы поплелись искать его под проливным дождем. Мне становилось все хуже и хуже, и я остановился под пальмой, где не так лило.