– Давай еще выпьем, – предложил командир. – Эй, Сапог, проснись! Наливай, мать твою.

Клевавший носом Сапог тут же встрепенулся и разлил водку по стаканам.

– Посмотрю, как там Худой, и вернусь, – пробормотал я, пробираясь к выходу.

Вдрызг пьяный, я добрался до нашего номера и сел на край кровати возле ног храпящего Бакке. Ну вот, теперь мне никто не помешает проверить наличность друга. Пятьсот долларов, тысячу рублей и зажигалку я перепрятал в свой карман. Потом встал и спустился во двор подышать свежим воздухом. Ох и пьян же я был, пальмы вокруг так и кружились. Согнувшись, я засунул пальцы в глотку, и меня вырвало. К такой процедуре я прибегал довольно часто, и всегда помогало. Отлично. Ну-ка, еще разок. В голове немного прояснилось, да и деревья перестали водить хороводы. Тут я вспомнил про деньги, которые украл у товарища, и мне стало стыдно. Надо вернуть их, пока он спит. На лестнице я чуть не свернул себе шею. Пришлось воспользоваться украденной зажигалкой. Улика. Плохой из меня вор. Бакке бы сразу догадался, кто его обчистил. Наконец я поднялся на свой этаж, но в коридоре услышал голоса, доносившиеся из номера командира, и, спрятав зажигалку, застыл на месте.

– Значит, ему нужен пулемет? – спросил Сапог.

– За пулемет он готов отдать свой «мерс», – ответил командир голосом не совсем командирским.

– А что за «мерс»?

– Новый совсем, тебе понравится.

– Хорошо, – сказал Сапог. – Завтра этому маленькому засранцу должны выдать пулемет.

– Ну.

– Грохнем обоих по дороге на позиции.

– Не много ли трупов?

– Заткнись и делай, что тебе говорят.

– Ладно.

– Не слышу.

– Я все понял, Сапог.

Осторожно, на цыпочках, я прокрался к нашему номеру и бросился будить Бакке. Он долго ничего не мог понять и все мычал, протирая глаза. И только по дороге в Гудауту до него дошло, почему мы бежим сломя голову посреди ночи.

В Адлере мы с Хиблой посадили Бакке на поезд и, когда тронулся состав, махали ему вслед. Деньги Худому я так и не вернул, посчитав, что пятьсот баксов плюс тысяча рублей (зажигалку выкинул как улику) – подходящая плата за его жизнь. Худой вытянул свою длинную шею из окна вагона и как заорет:

– Таме, я прощаю тебя!

– Прощаешь? А что я такого сделал?

– Купи на эти деньги Хибле кольцо! Слышишь, и чтоб оно было с брильянтами, я сам потом проверю, мать твою!

Осенью девяносто второго я гостил у отца в селе Виноградном. И там узнал о том, что ингуши напали на Владикавказ и собираются захватить город. Я быстренько собрался, побежал на остановку и запрыгнул в следующий по маршруту Моздок – Владикавказ автобус. Мы ехали через Малгобек, и я боялся, что ингуши нас высадят и расстреляют. Но, с другой стороны, у меня под брючным ремнем был спрятан пистолет, а в кармане брюк я поглаживал лимонку. В случае захвата автобуса ингушами я сразу же застрелю нескольких, взорву лимонку и попытаюсь пешком пробраться во Владик. К счастью, ничего не случилось, и мы благополучно добрались до города. Потом уже я узнал, что следующий рейсовой автобус ингуши все-таки захватили и, по слухам, расстреляли пассажиров-осетин.

Во Владике возле кинотеатра «Дружба» я встретил одного своего боевого товарища из Чребы. От него я узнал о смерти Агента, младшего брата Парпата, и ужасно расстроился, потому что Олег был моим другом. Пока я разговаривал со своим товарищем, началась пальба и возле нас засвистели пули. Мы прислушались, пытаясь угадать, откуда стреляют, и поняли, что огонь ведется из пятиэтажки за кинотеатром. Мы забежали за угол почты и увидели ментов в форме. Их было четверо, и у каждого по пистолету Стечкина в деревянной кобуре.

Ментов я не люблю, к тому же месяц назад легавые избили меня пьяного, вырубили и обчистили мои карманы. Я тогда приехал лечиться во Владик, и Колорадо дал мне пятьсот долларов на дорогу, Хубул подкинул столько же, так что фараоны были должны мне тысячу долларов как минимум.

Ментам возле почты я сказал, что мы из Чребы и у нас колоссальный боевой опыт. Они обрадовались и попросили помочь обезвредить стрелка. «Дайте мне пистолет, и я сам убью гада», – предложил я легавым. Они переглянулись и отказались. Видно, догадались, что хочу надуть их. Может, я бы снял снайпера с пятиэтажки, но Стечкина точно не вернул бы. Оставил бы себе в счет долга. В общем, ничего у меня не вышло, к тому же менты скоро убежали.

Тогда я и мой боевой товарищ из Чребы решили выцыганить у ментов хотя бы по автомату и пошли в ближайший милицейский участок. Там нас встретил усатый, средних лет полковник и пригласил к себе в кабинет, стал угощать чаем. Я заметил, что менты здесь все были ужасно напуганы и метались по коридору. А мы сидели в кабинете начальника, пили чай и обжирались конфетами. «Дайте нам по автомату, – сказал я полковнику, – и пошлите на передовую, хоть в самое пекло направьте, и вы увидите, на что мы способны». Но полковник ответил, все сейчас во Владике ждут некоего Парпата и он, мол, уже на пути сюда с большим отрядом добровольцев, а оружие дать не могу.

Вечером я и мой товарищ узнали от знакомого, что отряд из Цхинвала уже прибыл и находится в штабе Бибо на улице Гадиева. Мы пришли туда, и первым, кого я увидел, был Темо Цхурбати. Я очень ему обрадовался, мы обнялись, и он сказал, что его назначили командующим Южным фронтом. Дневной мой товарищ куда-то пропал. Зато я встретил многих однополчан, прибывших на помощь братьям-северянам. Весь цвет южноосетинского воинства был тут, и никто не сомневался в победе.

Мне сразу дали пулемет, и так как отряд уже выступал, я залез на БТР и поехал с нашими отбивать Южный…

Во время правления первого президента Южной Осетии нельзя было спокойно пройти по улицам Цхинвала. Обязательно к тебе пристанет какой-нибудь омоновец и станет издеваться. И неважно, молодой ты или старый. Тогда было принято молчать. Ты просто стоишь, опустив голову, и глотаешь оскорбления. Но в какой-то момент ты забываешь, что отвечать опасно, и начинаешь огрызаться. На шум тут же подтягивается целая рота омоновцев, и они тебя бьют до тех пор, пока не упадешь и не вырубишься…

В пятую школу я прихожу довольно часто. Только не подумайте, что я там учусь. Хотя девушки, эти длинноволосые хихикающие существа, смеются надо мной, когда я пытаюсь познакомиться с ними, и задают один и тот же дурацкий вопрос: «Мальчик, а в каком классе ты учишься?» Или: «Поди лучше уроки учить». Им смешно, а мне уже тридцать, и на лилипута я совсем не похож. Просто я очень худой, со сверкающим взглядом парень, и волосы у меня волнистые, с каштановым оттенком. Не знаю, чего еще надо этим дурочкам?

Андрейка Козаев, командир левобережья, который лежит здесь, во дворе школы, сколько раз говорил: «Слушай-ка, Таме, по-моему, ты тоньше своего пулемета. Без обид, но смерть мне представляется именно в твоем обличье…» Ох, слишком рано ты ушел, Андрей, и сейчас, наверное, смотришь с неба и видишь, как я вырываю сорняки на твоей могиле, царапая руки о колючую розу. Замолви там за меня словечко, пожалуйста. Хорошо наверху-то? Небось целыми днями валяешься на облаке и следишь за нами, грешными. Как там Гамат? Видишься с ребятами хоть? Сколько их в Присе убили омоновцы! Теперь они и в городе устроили террор. Мы, кто воевал, сейчас и пикнуть не смеем, потому что сразу приедут, подлые, загребут, если не успеешь сбежать, и закроют в клетке. Потом либо покалечат, либо убьют. Я тебе еще не рассказывал, как эти твари поймали меня? Ну, слушай тогда. Возвращаюсь я домой поздно, часов в одиннадцать, и возле сгоревшей инфекционной больницы меня нагоняет милицейский УАЗ и тормозит рядом. Оттуда высовывается какой-то хер и спрашивает, где живет К. Он хоть и мудак, этот К., но я не стал его выдавать.