— Даже если подохну, ничего не оставлю. Ни копейки. Все добро, которое нажил… Сожгу, развалю, уничтожу! А тебе ничего. Слышала, ничего.

Антонина попыталась высвободиться:

— А мне ничего не нужно! Ничего. Лучше под забором, чем жить с тобой, опостылевшим. Каждый день каторга, каждая ночь — пытка! Ненавижу тебя!

Михаил вдруг обмяк, тихо и растерянно спросил:

— Что ты сказала?

— Ненавижу. Сама уйду, и ничего мне от тебя не нужно. Лишь бы отпустил, лишь бы не травил душу.

Савостин снова догнал Антонину, бессильно стал хвататься за нее.

— Тоня… Подожди, Тоня… Умру… Ей-богу, умру.

— И черт с тобой! — отмахнулась от него Антонина.

— Тоня, остановись. Не уходи. Помоги, Тоня. Отведи наверх, сам не дойду. Прошу, Тоня.

— Держись. — Она обхватила его за талию, с трудом стала тащить через двор к веранде.

— Скажи, что не уйдешь, — бормотал Михаил, цепко держась за нее. — Я все прощу, только не уходи. Все оставлю, все твое будет. Только не бросай. Обещай, Тоня. Скажи, что обещаешь. А я обещаю, что все будет по-другому. Пить брошу, ругаться брошу, ревновать брошу. Клянусь, Тоня.

— Молчи, а то и правда концы отбросишь сейчас.

Кое-как они поднялись на веранду, протопали по коридору. Антонина втолкнула мужа в его комнату. Михаил упал на постель, стал тяжело переворачиваться с боку на бок, стонать.

— Плохо, Тоня… Мне плохо. Помоги. Дай чего-нибудь.

— Может, «неотложку»?

— Не надо… «Неотложку» не надо. Там одни коновалы. Прикончат, свалят на тебя. Сейчас пройдет. Оклемаюсь. Налей пива. Пива, Тоня…

Антонина нашла среди грязной посуды и бутылок банку с пивом, открыла, дала Михаилу.

Он стал пить жадно, с икотой, обливая шею пеной. Постепенно успокоился, прошептал:

— Легче… Вроде легче. Пройдет, Тонечка. Пройдет.

Она стояла неподвижно, смотрела, как муж постепенно успокаивается.

Наконец Михаил затих, задышал спокойно, засыпая.

Антонина накинула на него мятый плед, погасила верхний свет, оставив лишь ночной возле дивана, и покинула комнату.

Спустилась во двор, проверила, закрыты ли ворота, показалось, будто тихо тренькнул мобильник. Глянула на черный экран, ошиблась, никто не звонил.

Нашла номер Артура, неуверенно провела по нему пальцем, но набирать не стала, направилась в дом спать.

Проснулась Антонина среди ночи от утробного протяжного стона. Стонал Михаил, крича что-то нераздельное, и среди слов можно было расслышать только ее имя.

— Тоня… Тон… Антонина…

Она быстро поднялась с постели, сунула ноги в тапки, накинула халат, заспешила в комнату мужа.

Михаил лежал поперек кровати, смотрел в потолок остановившимся взором, медленно водил руками перед собой.

— Тоня… Тоня…

— Опять плохо, что ли?

— Тоня…

— Сейчас вывозу «неотложку».

Михаил вдруг затих, по-прежнему глядя в потолок, опустил ноги на пол, попытался встать.

— Куда ты?.. Лежи, сказала. Врача вызову.

Он вдруг вцепился в ее шею, изо всех сил стал сжимать ее.

— Гадюка… гадюка…

Антонина попыталась разжать пальцы Михаила. Вдвоем они упали на диван. Антонине в какой-то момент удалось вырваться, она разогнулась, чтобы подняться, но Михаил продолжал тянуться к ней, не переставая бормотать:

— Гадина… гадюка… гадина.

Антонина с силой толкнула мужа, прижала коленом грудь, чтоб как-то успокоить его, затем схватила лежавшую рядом большую перьевую подушку, накрыла ею лицо мужа.

Михаил крутился, вырывался, хватал Антонину, дергался в конвульсиях, но она не отпускала. Держала так до тех пор, пока Михаил не затих.

Когда он обмяк, Антонина поднялась, бросила подушку в сторону, посмотрела на неподвижное и бездыханное лицо мужа, отступила на пару шагов.

Еще некоторое время постояла, не сводя с Михаила взгляда, перекрестилась:

— Прости меня, Господи, — и закрыла за собой дверь.

Спустилась во двор, набрала номер по мобильнику. Гудки шли, трубку на том конце никто не брал.

Наконец послышался сонный голос Гордеева:

— Чего?

— Вот чего, — ответила Антонина. — Михаил помер.

— Какой Михаил?

— Мой Михаил, муж!

— Это как? Когда?

— Ночью. Только что.

— Елы-палы… От пьянки, что ли?

— От чего ж еще?

— И чего теперь?

— Теперь сиди в гостинице, никуда не высовывайся. Пока не скажу.

— А чего сидеть? Я тут при чем?

— Ни при чем. Поэтому нигде не маячь. Чтоб не было разговоров. Сама позвоню.

Она отключила связь, прикинула что-то, направилась к калитке. Вышла на улицу.

Пусто, безлюдно, редкие фонари на столбах. До слуха доносился гул автотрассы. Антонина постояла какое-то время, озираясь по сторонам, потом вернулась обратно в дом, набрала номер.

— Полиция? Тут человек помер. Муж… Причина? Пил неделю, вот и вся причина. Фамилия мужа? Михаил Иванович Савостин. Да, его супруга. Тоже Савостина. Антонина. Какая «неотложка», если человека больше нет? Вот вы приезжайте, вы и разбирайтесь. Адрес сейчас назову.

Отрешенная и бесчувственная Антонина видела, как два санитара вынесли из дома на носилках накрытое простыней тело Михаила, спокойно и привычно погрузили в машину, закрыли двери, сами направились к кабине.

Врач «неотложки» подошел к лейтенанту, сидевшему за одним столом с Савостиной, поинтересовался:

— Вас ждать?

— Не нужно, — ответил лейтенант, кивнул на полицейскую машину с включенными мигалками. — Меня подвезут.

Доктор ушел, лейтенант сам пробежал глазами написанное в акте, спросил:

— Значит, в доме, кроме вас и покойного, никого не было?

— Не было.

— И подтвердить верность ваших показаний никто не может?

— Я уже ответила.

Лейтенант протянул Антонине листок.

— Прочитайте и, если нет возражений, распишитесь.

Антонина, не читая, взяла из рук лейтенанта авторучку, черкнула в том месте, где стояла «галочка».

— Зря не ознакомились, — усмехнулся полицейский. — Как бы потом не пришлось оправдываться.

— За что? — подняла на него глаза Антонина.

— Вскрытие покажет. Случай, как мне представляется, не рядовой.