металлы, каучук, нефть, кожа, мясо, шерсть, злаки… и дальше список наименований на страницу, и всего этого удручающе мало.

Сбылось то, о чем мечтала советская разведка. Империалисты истребляют друг друга. Ура.

Так как от меня открестились в Москве, Парис исчез без следа, оборваны нити межу Теодором и Вольдемаром, вероятность разоблачения немцами невелика. И что же мне делать? Для начала — обезопасить Элен, тут она права. Как только «дядюшка» и Олендорф снизойдут до моих мелких проблем, постараюсь втереть идею сохранять вражескую агентуру в неизменном виде. Втолкую: хуже будет, если взамен сосланных в концлагерь шпионов британская МИ6 наладит здесь новую сеть, нам неизвестную.

— Сладкая моя, я ломаю голову, под каким соусом сохранить тебе свободу. Само собой, придется заявить о полной лояльности Рейху. Больше никаких контактов с родителями! Временно, конечно.

Мы говорим с ней исключительно по-английски. «Дядя» постоянно напоминает, что Великобритания и США находятся в зоне стратегических интересов Германии, нужно быть готовым к миссии на островах или даже за океаном, оттого английский необходим. Тем самым граф обретает схожесть со Слуцким и Серебрянским, столько лет провел в ожидании от них Самого Главного Задания. А «дядюшка Вальтер»? Зря жалуюсь, надо благодарить судьбу, что не получил от СД приказ ликвидировать Сталина. Более зверских задач, чем соблазнить Элен, я не выполнял. Соблазненная за год прилично натаскала меня в своем языке, и не только в матюгах. Тем более неожиданно услышать в ответ на просьбу не писать домой:

— Яволь, май фюрер!

Значит, не до конца осознала серьезность положения.

— Это первое. Второе. Ты сотрудничала с «Эйер Ферлаг».

— Да. Они тиснули в нескольких журналах мои пасторальные пейзажи Саксонии.

— Значит, ты способствуешь национальной идее Blut-und-Boden, почва и кровь. Придется завербоваться в постоянные корреспонденты одной из газет.

— Но, милый, мой немецкий не лучше, чем твой английский. Да и о чем писать?

Наугад вытягиваю журнальчик из стопки на прикроватной тумбочке.

— Смотри, какой замечательный материал. Рисунки, под ними незамысловатые житейские советы, как из заношенных мужских кальсон соорудить две гигиенические прокладки, один бюстгальтер, две тряпки для пыли или одну скатерку, одно кухонное полотенце, а также два уплотнителя для пятки в прохудившихся чулках. Ты же сможешь нарисовать лучше, правда, дарлинг? Поверь, во время войны тема тотальной экономии неисчерпаема!

— Какую ерунду я еще обязана делать? Прекратить пользоваться косметикой? Отдать в армию всю полученное по талонам мыло?

— Брось курить, хотя бы на людях. Курение, согласно новейшим выводам арийских ученых, вредно действует на женский организм, — процитировав ей набивший оскомину антитабачный плакат, «выбалтываю» очередную совершенно секретную тайну. — К тому же у нас дефицит табака, его мало для Вермахта и Кригсмарине. Между прочим, где прячется сэр Чарльз? Моего влияния никак не хватит, чтоб уберечь от Гестапо сразу обоих.

— Понятия не имею. Не видела его дня четыре.

То есть ни разу с начала Польской кампании. Интересно. Гитлер, насколько до меня докатилась молва, мечет гром и молнии с требованием покарать наглецов, что подтолкнули Рейх на войну с Британией. Персонально ответит, конечно, Риббентроп, министр иностранных дел. Но кто-то его информировал, подкреплял уверенность, что с запада Германии ничто не грозит.

Я точно знаю, что с сэром Колдхэмом доверительно беседовал не кто-нибудь, а целый министр экономики Функ. Английский дядюшка рассыпался в заверениях: влиятельные друзья из окружения британского премьера ему гарантировали, что в случае военного конфликта с Польшей Форин Офис будет колебаться в диапазоне от «озабоченности» до «глубокой озабоченности» действиями фюрера. Если Австрию и Чехию ему простили, чем Польша отличается? Островитяне принципиально не желают воевать! Маркиз подозрительно вовремя растворился во тьме, когда его пророчества отправились в утиль.

На фоне этих глобальных конфликтов я тихо радуюсь, что в моих рапортах СД нет ни слова о нейтралитете Лондона и есть еще немного времени, чтобы в уюте смешивать чай с молоком.

Мы пьем чай, пока еще британский, то есть индийский. Кофе тоже пока турецкий или бразильский. Молоко порошковое, растворяется плохо и оставляет комочки. Скоро нас ждут эрзац-кофе, эрзац-мармелад и эрзац-жизнь. Пообещав навестить Элен в ближайшее время, спешу к «дядюшке».

Мой видавший виды «хорх» (новую машину себе не позволил) неторопливо катится по улицам Берлина. Похоже, горожане не задумываются пока, что война — это и новые лишения. В теплый сентябрьский день необычно многолюдно, лица такие счастливые… Еще бы, в Польше наша армия победоносно наступает к Варшаве сразу с трех направлений — с Запада, с Юга и из Восточной Пруссии. Радио обещает — к зиме фюрер торжественно вступит в Лондон!

Помню предвоенные донесения из Варшавы. Источник сообщил, как в последних числах августа заключались пари между уланскими офицерами. Они спорили, за две или за три недели войдут в Берлин, если начнется война с Рейхом. Наши горе-патриоты, жертвы Министерства пропаганды, ничем не лучше.

Наши… Полтора года без связи. Верно служу СД в шпионских играх против МИ6. Слово «наши» теперь означает «немцы». Не нацисты, конечно — их не перевариваю, чем ближе узнаю, тем сильнее. А вот обычные трудяги, служащие, даже рядовая солдатня, они просто оболванены, перекормлены обещаниями, что завтра заживут счастливо, у каждого будет квартира, мясо на столе, «фольксваген» у двери — это при работающем отце семейства и матери-домохозяйке. Большей частью нормальные люди, просто поверили не тем политиканам. Они — действительно мой народ. Что семья Нейманов переехала в Россию в девятнадцатом веке, оборвав связи с Саксонией — землей предков, ничего не значит.

Больше всего настораживает, что по окончании Польской кампании Рейх и СССР обретут общую границу, и не верится в добрососедство после жуткой вражды. «Наши» против «наших»? Жуть!

Граф удостаивает меня аудиенцией только на следующий вечер и в самом неподходящем для доверительных бесед месте — на ипподроме Мариендорф в южной части Берлина.

Перед забегами гремит «Хорст Вессель», маршируют двуногие жеребцы в коротких штанишках и галстуках, с нацистскими флагами в передних копытцах. Голос диктора через мощные матюгальники стадиона произносит торжественное объявление: предстоящие скачки посвящены победе 3-й армии Вермахта в польском Поморье.

— Дорогой дядя, я знаю ваше увлечение лошадьми. Но проблема Британии и Франции…

— Брось, Вольдемар. Они объявили войну, только чтобы не потерять лицо. Гляди, сколько армейских и офицеров СС на трибуне! Берлинцы должны видеть: военные не волнуются. Я выбираю для ставки Пауля Йоргена на Абреке. Присоединяешься?

Из вежливости жертвую десятку и неожиданно для себя выигрываю сто тридцать пять марок. Абрек не котировался в фаворитах. «Дядя» довольно смеется, не столько выигрышу, сколько демонстрации передо мной. Позеру бывает достаточно одного зрителя.

После третьего старта один из жокеев вылетает из седла, его топчут лошади… А публика радостно ревет. Война окончательно разбудила в ней низменные инстинкты.

Дальше игра против Фортуны складывается у «родственника» с переменным успехом. Граф утверждает — уходит