коллегу от интенсивных допросов и пережил его ненадолго, расстрелянный как немецкий шпион.

В газете «Правда» появилось известие о смерти Слуцкого на рабочем месте от сердечного приступа, товарищи сокрушались: сгорел на службе, себя не щадил в борьбе с контрреволюцией, верный до гроба идеалам Ленина — Сталина. Спустя несколько дней герой был развенчан, затем посмертно исключен из компартии как вредитель и враг народа.

Глава 22. София

Любопытно, где Элен собирается искать морскую натуру, если до черноморского побережья километров триста? Встречается с какими-то англичанами и откровенно странными людьми. Выполняет задание МИ6, если дядюшка привлек ее к своим играм, или просто развлекается?

Я неприметно слежу за ней, что несложно: огромный «роллс-ройс» маркиза Колдхэма, наверно, один такой на всю Софию. Когда хрупкая девушка ведет этого монстра по улицам, ее едва видно за рулем, авто катится будто пустое.

На второй день выдался отличный момент «случайно» встретиться на чужбине. Элен отправилась в одиночестве обедать в открытом кафе на площади. Но я не воспользовался случаем. Мне зябко, несмотря на майское тепло.

Шпиону-нелегалу плохо. Не покидает внутренний раздрай, постоянное сознание, что ты играешь чужую роль и в любую секунду можешь быть разоблачен, раздавлен, даже не по своей оплошности, а из-за ошибок коллег или жуткого трагического стечения обстоятельств. Очень точно это душевное состояние названо «холод». Даже если вжился в роль, чувствуешь единство с разыгрываемым образом, ледяные иглы не исчезают никогда.

Но стужа превращается в абсолютно невыносимую, когда пропадает связь. Пребывание на нелегальном положении теряет смысл. Риск, лишения, угроза провала — все зря, если не получаешь заданий, не сливаешь Центру добытую информацию.

Ладно, если тебя превращают в спящего агента. Меня вроде как пытались усыпить, но при этом с последовательностью, характерной для русского бардака, засыпали мелкими заданиями. В конце февраля обмен посланиями просто бурлил. Москва желала знать о развитии аферы с аншлюсом. И вдруг — обрыв. Молчит эфир, а если посылаю сообщения по почте, то создается полное впечатление, что пишу пингвинам в Антарктику. В никуда.

Аналитическая группа СД получила сообщение, что в Москве ликвидирован очередной деятель ГБ, на этот раз — негодяй Слуцкий. Утрата связи из-за его гибели? Странно. Даже если он успел уничтожить какие-то документы, есть же еще куча сотрудников, что передавали радиограммы Парису, поддерживали контакты через посольство в Берлине и торгпредство. Да, многих из них отзывают, но документы же хранятся, в том числе — убийственно опасные для меня. Своя документация имеется в СГОН, не удивлюсь, если Серебрянский часть бумаг держит не в СССР.

Осаждать наших дипломатов в Германии откровенно боюсь. Гестапо пасет их день и ночь. В Софии легче, там немцев поменьше, а советских оперативников обычно кишмя кишит: в Болгарии прибежище белогвардейской эмиграции. За ней и следят мои коллеги из ИНО. Либо следили в прошлом — не знаю, кто остался в поле после тридцать седьмого.

В общем, выпускаю Элен из-под надзора и понемногу кружу у советского посольства, вычисляю людей в штатском по принципу «рыбак рыбака». Чтобы не слишком рекламировать свою внешность, посещаю магазин театральных товаров. Теперь больше похожу на немолодого сутулого торгаша. Седая грива под старомодной шляпой, плащ, трость, очки в роговой оправе, пышные усы с подусниками. Маскировка так себе, глаз отведет, если не приглядываться. Англичанка, кстати, не узнала, когда встретилась с «торгашом», бредущим вслед за советским дипломатом. София, конечно, город большой. Но слишком много шпионов на одной улице! Даже такой оживленной, как бульвар Царя-освободителя.

Тянусь за объектом от храма Святого Николая Чудотворца до бульвара Князя Дондукова. Как ни напрягаюсь, никого не могу засечь, чтоб следил за моим подопечным. А он меня срисовал. Останавливается у газетного киоска и кидает косяк назад. Гадает, наверно, что за фрукт на хвосте и столь близко.

Дальше скрываться бессмысленно. Я швыряю монетку тому же газетчику и хватаю первый попавшийся листок с буржуазной клеветой, бульварными сплетнями и рекламой. Советский испытующе смотрит. Простецкое лицо, круглое, курносое, как у истинного интеллигента пролетарского происхождения. Сую записку, надеюсь — не слишком приметно, в карман коричневого шерстяного пиджака, совсем не по погоде.

— Передайте господину консулу.

Дальше фифти-фифти. Может возмущенно выкинуть листок с возгласом «провокация!». Или передать начальству. Этот выбирает второе. Возможно, три русских слова со старательно ввернутым болгарским акцентом убедили дипломата, что на контакт напрашивается кто-то из бывших. Значит — наклевывается лишний шанс проникнуть в белоэмигрантские круги. В общем, он говорит «да» едва приметным движением век и решительно топает в прежнем направлении.

У меня остаются сутки до назначенной встречи. Безопасней было назначить ее через пару часов, чтоб сверхбдительные дипломаты-гэбэшники не переусердствовали и не приготовили мне подляну. Но толку мало. В записке указан мой позывной Парис. Им не хватит времени, чтоб получить ответ из ИНО, есть ли в Европе такой агент. Скоропалительное рандеву вылилось бы в предварительное обнюхивание и назначение следующего контакта. Да и чего, собственно, опасаться? Это же свои! А что Слуцкого кончили — туда ему и дорога. Не прощу маму…

Возвращаюсь в отель, предварительно содрав маскировку в парадном. Сутки в столичном городе, пусть и на периферии Европы, манят кучей удовольствий. В Берлине, где каждый сознательный член НСДАП или просто сочувствующий охотно стучит «куда надо», даже посещение обыкновенного дома терпимости чревато появлением записи в личном деле — склонен к беспорядочным связям. Но меня не тянет на развлечения. Какое-то восьмое чувство вопит «ахтунг» по поводу грядущего мероприятия. Я вскакиваю с кровати, услужливо подпиравшей расслабленное тело, и фланирую по Витошке, где завтра предстоит обед с коллегами. Рекогносцировка не помешает. К тому же здесь регулярно ошивается Элен, мое официальное задание.

София в начале мая прекрасна. Она куда более патриархальна, нежели Берлин или Кенигсберг, меньше трамваев и авто, зажиточные горожане не брезгуют раскатывать в конных экипажах, хватает гужевых извозчиков. Зато зелено, чисто, как-то уютно. Теплый ветер треплет балдахины уличных кафешек и чайных. Народ проще, приветливее. Да и язык, до боли напоминающий русский, особенно вывески, порой подталкивает к иллюзии, что я — дома, что я вернулся с холода…

Стоять! Не расслабляться! Я в чужой буржуазной стране. Я — враг пославшему меня начальству из СД. Я — враг местному правительству, поддерживающему белогвардейский РОВС. Сотрудники НКВД из советской дипмиссии еще не приняли меня за своего. София не должна притуплять бдительность.

Поэтому меряю шагами бульвар Витоша и прилегающие улицы, будто выполняю задание Абвера-2 по ликвидации объекта. Подходы, отходы, резервные маршруты, схроны, наряды полиции. Паранойя? Успокаиваюсь тем, что, даже если приготовления не понадобятся, эти действия помогают поддерживать себя в форме, сохранять квалификацию.

Наверно, паранойя пустила