— Любовь, знаешь ли, тоже.

— Но, миледи, это же другое! И… А как же… Покойный отец императора ведь безумно любил его матушку!..

Тут Фрида не выдержала и расхохоталась в открытую. Мира потерянно глянула на неё.

— Моя дорогая… — чуть успокоившись, произнесла Фрида. — Я бы рассказала тебе о любви покойного императора к… Ко многому. Но, видят боги, мне не хочется разбивать твою невинную веру в чистую любовь!

— Миледи?..

— Всё, — Фрида выставила перед собой открытые ладони. — Сейчас помолчи, пожалуйста. Мы подъезжаем.

Карета действительно выехала на главную аллею: по бокам росли громадные, древние и буквально дышащие магией буки; слева поблёскивал длинный искусственный пруд.

Когда-то прапрадедушка Фриды нанял архитектора из-за моря, чтобы тот разработал план парка для Уайтхилла, а также сделал замок более уютным. Под уютом тогда, конечно, понимался воздушный, тонкий, как облачко особняк, весь пронизанный светом. Замок тонким не назвал бы никто, да и со светом была беда: высокие, но узкие окна солнце почти не пропускали. Архитектор так и не придумал, как истончить хотя бы на первый взгляд стены, зато намудрил с окнами и разбил красивый, очень воздушный сад (на взгляд Фриды он был слишком правильным, слишком геометричным). Что же касается света, то оконные проёмы расширили, добавили витражи, и с тех пор замок стал выглядеть так, будто эти окна к нему прилепили, приклеили, как попало.

Фриду передёрнуло: впереди показался подъезд и жестоко, точно цепи, сверкнул над дверьми бывшего донжона знак рода — летящая по небу ласточка. «Моя ласточка», — звал Фриду Лесной король. Она спросила как-то, повзрослев, называл ли он так же её мать. Фейри улыбнулся — как он один умел, как если бы прогретая солнцем дубовая роща улыбнулась каждым листком — и ответил: «Конечно, нет, Эльфрида. Марго совсем не похожа на ласточку. Она лунь, полевой лунь». И вытянул руку, на которую тут же слетела эта птица: более изящная, чем ястреб, более элегантная, красивая, но, несомненно, хищная. «Он любит вересковую пустошь», — добавил Лесной король и плавно повёл рукой…

Однако Маргарита Уайтхилл была главой рода и печать с ласточкой принадлежала ей. Фрида же, хоть и носившая до сих пор фамилию Вустермор, но не имевшая права на родовое поместье покойного маркиза, не владела никакой печатью. Впрочем, думала Фрида, глядя на увитые плющом мраморные статуи богов и героев у подъезда, и хорошо, что печать Вустерморов ей не досталось. Скреплять свои письма зайцем…

Стоило карете остановиться, как начался дождь. Зашелестел по листьям, зазвенел тоненько (людям не слышно, но Фрида прекрасно этот звук отличала) по статуям. Пульк-пульк — по воде в пруду и шурх-шурх — по алому песку дороги. Дружно, словно только и готовились, ответил ему лягушачий хор.

— Ну как всегда, — вздохнула Фрида, вслед за Мирой выбираясь из кареты.

Воздух по-прежнему давил, но дышать стало чуть легче: дождь уже успел прибить пыль. Зато пряно, густо пахло прелыми листьями и мокрой землёй.

— Миледи, — поклонился Фриде дворецкий. — Добро пожаловать домой.

Фрида проглотила искреннее: «Век бы меня здесь не было!» и заученно улыбнулась.

— Благодарю, Дэймер. Леди Уайтхилл, полагаю, ждёт меня?

— Миледи отправилась в Верхний город, мэм. Но леди Эвелина ждёт вас. — Дворецкий сделал знак, и один из лакеев за его спиной вышел вперёд и тоже поклонился. — Том проводит вас, мэм.

Фрида кивнула. Дома она бы отмахнулась и от дворецкого, и от лакея: уж сестру-то она может найти самостоятельно. Но здесь чужое место, чужие правила.

— Моя камеристка. — Фрида повернулась к робко замершей у кареты Мире. — Прошу, Дэймер, помогите ей справиться с моими вещами. И устройте моего конюха.

— Конечно, миледи.

«Конвой», — думала Фрида, идя вслед за лакеем. Дома у леди Уайтхилл всё-всё было подчинено правилам, вплоть до каждого вздоха. Причём, за нарушение доставалось не только слугам (им, конечно, больше), но и домочадцам. Именно поэтому серебряная ласточка над дверьми всегда напоминала Фриде цепи. Ненастоящие, но крепче реальных. Впрочем, ещё в детстве Фрида раз и навсегда выучила, что и в цепях можно быть свободной — если нарушать правила тихонько, незаметно. Она могла не отдавать себе отчёт, но до сих пор жила по этому принципу: пусть внешне она связана устоями, традициями и нормами, а внутри… Внутри Фрида ведьма, но об этом почти никто не знал.

Лакей и Фрида миновали главный зал, где камин зиял громадной беззубой пастью, и ещё один лакей молча, но тоже с поклоном, забрал у Фриды накидку, мокрую шляпку и перчатки. Поднялись по лестнице на второй этаж, в жилые комнаты, когда-то огромные, просторные, но потом разделённые дополнительными стенами. Сейчас здесь был целый лабиринт, по которому сейчас они и шли… к Малой гостиной, поняла Фрида.

Задрапированные золотым переливчатым шёлком, стены комнаты отражали любой свет, пусть сейчас это и были свечи — солнце давно спряталось за серыми облаками. Отодвинут к стене был изящный, но совершенно неудобный диванчик, тоже украшенный золотым шёлком. Убран столик, зато расставлены зеркала — полным ходом шла примерка. Фриде сразу бросилось в глаза муаровое платье нежно-персикового цвета, украшенное по подолу и лифу не законченной ещё жемчужной вышивкой. В платье, как в броне, стояла юная красавица — такую невозможно было бы не заметить, даже в полной людей комнате. Она словно тоже светилась — золотые волосы уж точно сияли, так же, как и яркие голубые глаза. И даже нежно-белая кожа будто отражала этот свет. Фрида остановилась в дверях и поймала себя на том, что улыбается, глядя на это маленькое человеческое солнышко.

Последний раз она видела Эвелину, когда той только исполнилось одиннадцать, и девочку отправили в школу — ту же, что закончила Фрида. Эвелина и тогда сияла, и улыбалась, словно ехала на праздник. Как будто всё всегда прекрасно, отлично и замечательно — впрочем, вокруг Эвелины всё так и было. Её даже мать баловала.

— Фрида! — ахнула девушка, поймав отражение сестры в зеркале. И тут же: — Ой, простите! — Это она попыталась, стоя на стуле, обернуться, но тяжёлая конструкция платья только закачалась, да с него дождём посыпались иголки. — Простите, я нечаянно!

Портниха с помощницами молча принялись снова скреплять подол, а Фрида подумала, что и правда, даже школа не сделала Эвелину серьёзной. Всё-таки как приятно, что некоторые вещи не меняются.

— Фрида, Фрида, ах Фрида, это правда ты? — выдохнула Эвелина, выглядывая сестру в зеркале. И хихикнула так заразительно, что Фрида тоже улыбнулась.

— Да, Эви. Здравствуй. Не возражаешь, если я обниму тебя, когда ты выпутаешься