— Послушайте, у нас группа работает, там сейчас микрофоны, свет… Только ответите на пару вопросов и пойдете в туалет.

— Но меня тошнит!

Мы все посмотрели на Изю.

— Лобстер? — тихо спросила мама. Изя кивнул.

— Это, наверное, еще и от волнения, — сказала распорядительница. — Пойдите к девочкам-гримершам, они дадут вам успокоительное. Ладно, — смилостивилась она наконец, взглянув еще раз на Изю. — Ладно, с интервью успеем еще. Туалет вон там. А вы, — она повернулась к маме, — идите пока гримироваться.

— Встретимся в гримерной, — сказал Изя, и мы разошлись в разные стороны.

Мне приходилось гримировать маму много раз. Она была единственной, кто не боялся стать полигоном для самых смелых экспериментов. Чего стоил хотя бы грим «Дух пустыни» (желтое лицо все в коричневых трещинах). Я тогда решила, что просто рисовать трещины на лице будет как-то по-детски и что мне нужен рельеф. Я изобрела смесь, состоящую из овсянки, гипса и гуаши. По моим расчетам, она должна была красиво растрескаться через четверть часа, но мы ждали целый час, а трещины все никак не появлялись. Потом мы с трудом отодрали от маминого лица сероватую корку, воняющую химией, и мне долго было стыдно за красные пятна, которые держались на ее лбу еще целую неделю. С тех пор я многому научилась. Как мне хотелось бы загримировать ее в этот раз! Но нас еще раньше предупредили, что у «Киномона» заданный формат и грим будет накладывать профессиональный гример.

— Но ведь ты — профессиональный гример! — воскликнула тогда мама. — Ее не смущало, что я лишь только планировала отправиться в Лондон, чтобы учиться там на художника по гриму.

— Нет, я не буду вмешиваться, — ответила я. — Только в случае, если им придет в голову штукатурить тебя протезным бежевым. — Так мы называли дешевый тональный крем. Про себя я твердо решила уступить мамино лицо гримерам «Киномона». Возможно, я бы и сделала все лучше, но мне казалось, что так она полнее почувствует этот день, к которому шла всю жизнь.

…

Цыганистая девица с тщательно выстриженным авангардом на голове наносила на мамино лицо слой за слоем, а я старалась не смотреть в ее сторону, чтобы не захотелось выхватить у нее кисточку. К счастью, она включила телевизор. Там уже вовсю шла трансляция «Киномона» — того, что происходило едва ли не за стеной гримерной и транслировалось на всю страну — ну разве не здорово! На экране модные красивые люди фланировали по фойе, оформленном под пиратский корабль. С потолка свисали веревочные лесенки и канаты, на которых кувыркалась гимнастка, изображающая попугая. Забавно, но все люди в фойе казались мне разряженными провинциалами только потому, что заходили в театр с главного входа, а не со служебного, как мы сегодня.

Ведущие, парень и девушка, разгуливали с микрофонами среди актрис и режиссеров, то и дело отлавливали кого-нибудь и задавали бессмысленные вопросы вроде: «Чего вы ждете от фестиваля?» Иногда им попадалась какая-нибудь знаменитость, но чаще — кто-то совершенно мне не знакомый. Я заметила, что мама с любопытством посматривает на экран; видимо, она думала о том же, о чем и я: возможно, среди этих умных холеных людей были и те студенты, которые снимали ее в своих курсовых этюдах.

Вдруг на экране появился Изя. Вид у него был смущенный, видимо, он спешил к нам, чтобы встретиться у гримерной, как договаривались, но его случайно отловили в толпе. Я расхохоталась, очень уж странно было увидеть там, в телевизоре, его темно-бурое лицо. Оно маячило над мохнатым микрофоном, похожим на черта из детского спектакля.

— Ого, — сказала мама, — смотри, смотри, Изя дает интервью!

— Вы довольны своей работой? — спросил парень с микрофоном. Изя то и дело посматривал ему за плечо, словно кого-то искал, но наконец ответил.

— Я с тех пор не пересматривал наш фильм — он ведь снимался пятнадцать лет назад.

— Как к вам пришла идея сценария? — интересовался ведущий.

Мама хохотнула:

— Спрашивают, словно он режиссер! Бедный!

— Сценарий я дописывал уже во время съемок, — ответил Изя.

— Что? — мама вскочила с кресла так резко, что гримерша выронила кисточку. — Что за черт, что он мелет, он не писал сценарий, его писал Итамар! Он что, с ума сошел?

— После этого фильма вы пытались снять еще что-нибудь? — спрашивал тем временем невидимый голос.

— Какое снять, он электрик! — Мама подбежала к телевизору и впилась глазами в экран.

— Нет, — сказал Изя и откашлялся, словно у него першило в горле. Мне показалось, что ему стыдно, но теперь он решился врать до конца, и вот-вот сам поверит в свое вранье. — Нет, я пока только обдумываю пару идей.

— Волнуетесь? — теперь вопрос задавала девушка-ведущая.

В ответ Изя лишь отрицательно помотал головой — было видно, что его лоб и красная шея блестят от пота, а из-за плеча выглядывает испуганная Пуша. Она не понимала иврита, но, кажется, чувствовала, что происходит нечто странное.

Гримерша молча наводила порядок на столике, а мама все стояла у экрана.

— Мушка, как же он мог? Как же? — растерянно повторяла мама, оглядываясь на нас. — Он что, завидует?! Я должна пойти туда, предупредить, пока он еще чего-нибудь не наговорил! — Мама второпях влезала в туфли на шпильке, которые сняла, пока ее красили.

— Бегите, я закончила, — пожала плечами девица, — только салфетку снимите.

Мы с мамой вылетели из гримерной. Я смутно помнила, что отсюда в сторону фойе, где снимались интервью, ведет длинный коридор. Мы порядочно взмокли, пока искали его, и без толку носились по лестницам и закоулкам. Наконец мы распахнули нужную дверь, пробежали по коридору, но когда осталось лишь свернуть за угол, дорогу нам преградил человек в форме.

— Вы куда? Туда нельзя.

— Мы номинанты, нам можно, — сказала мама.

— Нет, пожалуйста, отойдите. В эту часть коридора никого не пускаем. Здесь должны появиться люди из Кнессета, министр… Пожалуйста, отойдите за ограждение.

Только теперь мы заметили, что проход загорожен. Мы бросились назад, искать другой путь, но то и дело натыкались на перекрытые участки. Как назло, спросить дорогу было не у кого.

— Стой, давай-ка передохнем, — мама опустилась на ступеньки служебной лестницы. Церемония награждения уже началась. Отсюда хорошо была слышна музыка и аплодисменты. Мы молчали.

— Нет, это несправедливо! — воскликнула она вдруг. — Это просто мерзость какая-то!

Я поняла, что сейчас она думала о том же, о чем и я: хорошо бы бросить все, выйти на улицу, пройти к морю и, сняв тесные туфли, войти в теплую воду. Но что потом? Как рассказать Итамару? Неужели Изя так его ненавидел? Неужели продумал все заранее: нарочно отделался от нас и побежал давать интервью?

Мы вновь двинулись вперед. Теперь мы искали выход не в фойе, а на сцену, ведь все сейчас были где-то там. Я бежала впереди, а мама едва поспевала за мной на своих шпильках, как вдруг мы столкнулись лбами с Синеволосой.