Судя по дате, письмо пришло одновременно с официальным приглашением на церемонию вручения наград «Киномона». Это был ежегодный кинофестиваль, который уже много лет никак не касался моей мамы. Она давно не снималась ни в эпизодах, ни в студенческих фильмах.

Это письмо мама показала мне сразу, и мы перечитывали его, не веря своим глазам.

«Уважаемая Эстер Долев!

С радостью сообщаем, что фильм Итамара Спектора «Будни Агента Киви» удостоен одной из наград в разделе «Израильское кино в исторической перспективе». Вы приглашаетесь на церемонию награждения в качестве исполнительницы главной роли.

Мы недоумевали. Фильм где-то пролежал пятнадцать лет — и вдруг кому-то понадобился?

— У нас получилось тогда? Мы жили все эти годы и не знали, что все отлично получилось? — спросила я маму.

Мама улыбнулась:

— Возможно, его оценили наконец, потому что так давно уже никто не делает. Тогда все переходили на видеокамеры, а тут новичок снимает широкий формат почти в одиночку. Сейчас это выглядит совсем невероятно.

Я вспомнила какие-то разговоры из детства. Один из маминых знакомых киношников постоянно говорил тогда, что видео скоро погубит кино. Режиссеров, снимающих на видеокамеру, он называл «видиотами».

— Говорили, что Итамар продал тогда часть своих складов, чтобы закончить фильм, — продолжила мама. — Он еще во время съемок платил операторам и осветителям.

— Значит, он неспроста продал дом и уехал? Он почти разорился?! — Только теперь до меня дошло, чем то лето обернулось для Итамара.

— Очень даже возможно, что разорился, — вздохнула мама. — Он ведь сделал все наоборот. Обычно пишут сценарий, а потом снимают несколько сцен и подают заявку в Комиссию, которая решает, давать ли деньги на фильм. Я ему говорила, но он уже снимал, его было не остановить. — Мама опять вздохнула: — И кстати, съемки — это только полдела. Для того чтобы проявить пленку, нужно целое состояние. Видимо, он чувствовал, что фильм того стоит.

Нам обеим страшно хотелось увидеть фильм, но как? За последние годы мама окончательно растеряла все театрально-киношные знакомства, оставалось лишь гадать, кто мог откопать нашу картину.

В детстве я любила играть «во время». Я заворачивала в газету тяжелую пробку от хрустального графина, заталкивала ее подальше в ящик и принималась ждать. Ждать, когда «пройдет время», когда я начисто забуду о пробке, когда вырасту, стану совсем другой. Но время, как назло, не проходило. Когда спустя полчаса я распаковывала свою посылку, пробка оказывалась в точности такой же, какой она мне запомнилась: тяжелой, прохладной и скучноватой. Я ее ни капельки не забыла, а значит — не выросла. Вскоре я поняла, что играть «во время» невозможно, так же как невозможно играть «в сон». Если тебе удалось заснуть, значит, ты уже не играешь, а спишь. Если ты забыл о спрятанном сюрпризе, значит, ты не играл «во время», а проживал его. И вот произошло чудо: теперь, когда я давно забыла об игре «во время» — она неожиданно удалась. То лето в нищем имении Итамара вдруг нашлось и засверкало изумрудными гранями.

Теперь каждое утро мы вспоминали новые подробности.

— А помнишь, как Сима дрожала над своим дрожжевым тестом и уверяла, что оно может обидеться и опасть?

— А помнишь, Изя говорил «мышиная коммерция»?

Пятнадцать лет мы не слышали голосов Итамара и Изи, а теперь запросто говорили с ними по телефону. Мама бронировала для них номера в гостинице, но в последний момент оказалось, что Итамар приехать не сможет: его жене предстояла срочная операция.

…

Мы сидели за столиком в кафе при театре: мы с мамой и Изя с женой. До церемонии оставалось слишком много времени, и решено было ждать здесь. Позавчера мы уже сидели на такой же террасе, но тогда мы увиделись впервые после пятнадцати лет разлуки. О чем бы мы ни говорили в тот вечер, что-то упругое подбрасывало нас, как на батуте, — вверх, над нашими жизнями, а вот теперь все было по-другому: беседа шла вяло. Семейные фотографии Изя уже показал на первой встрече, а на сегодня осталось только хобби, которое появилось у него в последнее время: мосты из спичек.

Это был уже второй альбом. Мама открыла его и начала переворачивать страницы. Последние она перелистала слишком быстро. «Вот этот промельк страниц он заметил, — подумалось мне, — заметил и не простит его никогда» Но по лицу Изи никогда не было понятно, о чем он думает. Оно всегда был красным, но тогда, пятнадцать лет назад, когда он постоянно строил и чинил что-то во дворе Итамара, я думала, что это загар, а теперь, когда он давно жил в Торонто, стало ясно, что таков цвет его кожи. Редкие серебряные волосы были вымыты, но казались жирноватыми, потому что сохранили следы бороздок от расчески. Светлый костюм ему не шел, зато в нем за версту угадывалось вяловатое изящество, которое отличает по-настоящему дорогую одежду. Тайская жена Изи — Пуша (так он ее называл, и нам неудобно было спросить, имя это или прозвище) была последним нелепым и неизбежным штрихом, завершавшим облик нувориша. Пожалуй, она шла ему, как и яркий шелковый платок в нагрудном кармане.

— А закажу-ка я лобстера, — объявил Изя вдруг весело. — Всегда хотел попробовать, но стеснялся заказывать, боялся — официант скажет: «Вот только не выпендривайся, Изя, я знаю, что ты сын шойхета из Барановичей, какого тебе еще лобстера?»

— А сейчас не боишься? — рассмеялась мама.

— Сильнее, чем когда-либо, — захохотал Изя. — Просто думаю, что если уж я сижу здесь с великими актрисами и ожидаю церемонии Оскара, то чисто теоретически вряд ли мы с лобстером когда-нибудь будем ближе друг другу, чем сейчас.

…

Мы зашли в театр со служебного входа. Вахтер куда-то позвонил, и вскоре к нам подбежала женщина с синими волосами и в очках с красной оправой. На груди у нее раскачивались: шнурок с бейджиком, шнурок с телефоном, шнурок, на котором висели вторые очки, и еще один, с дорогой красивой ручкой.

— Номинанты? Как фамилии?

Мама назвала фамилии.

— Так-так… Кто у меня здесь? — женщина стала листать списки. — Ага, вот: у меня здесь режиссер и актриса.

— Режиссер не смог приехать. От фильма только продюсер и актриса, — сказала мама, не моргнув глазом. — А это, — она указала на меня и Пушу, — это группа поддержки.

— Постойте-постойте, — сказала синеволосая, всматриваясь в списки, — у вас же еще интервью не взяли. Идите туда. — Она открыла неприметную дверь, и мы неожиданно оказались в фойе, заполненном публикой. Синеволосая указала в дальний угол, где светились прожектора: — Идите, будете давать интервью вместе. Актриса и продюсер — это тоже сойдет, но на церемонии на сцену подниметесь только вы, — она ткнула в маму ручкой.

— А можно я в туалет сначала? — спросил Изя.

Синеволосая вдруг нахмурилась: