…

После той церемонии к нам домой поехали, не сговариваясь. Изя быстро раздобыл такси, и мы погрузились туда. Всю дорогу я видела, как глаза таксиста в зеркальце, словно намагниченные, скользили вправо, там сидела мама в своем красном платье. Наконец доехали. Не переодеваясь, я пошла на кухню, чтобы сделать всем кофе, и минут пять смотрела на виноградину, оставленную на тарелке с утра. Я не узнавала ни ее, ни всю нашу кухню; казалось — не была здесь неделю.

Они сидели в комнате втроем и молчали — мама, Изя и Пуша. Я поставила на стол бутерброды и по чашке кофе перед каждым, и все они, один за другим, благодарили меня, встрепенувшись на секунду, и вновь замирали.

— Меня тогда правда тошнило, — наконец сказал Изя. — Я пошел в туалет, хотел уже начать блевать, и вдруг слышу голоса. Женские. Туалет-то женским оказался. Какие-то бабы забежали подкраситься у зеркала. Я решил переждать, пока уйдут, и тут одна говорит: «Ну и идея, давать приз за самый худший фильм». «А что за фильм-то?» — спрашивает другая. Ну и… вот так… Узнал. Побежал вас разыскивать, а оказалось — тот проход из фойе перекрыли, а телефон у тебя отключен. Я понял, что не успею предупредить.

— Ты сделал это, чтобы я не стояла там одна? Для этого назвался режиссером?

— Ты поняла это уже на сцене, я видел.

— А за минуту до этого, когда увидела в лифте, — просто убить хотела. — Мама вдруг рассмеялась. Я стояла у входа в комнату и вслушивалась в этот смех. Он был новым, каким-то двумерным, словно из него выкачали воздух.

…

Она попала в больницу неделю спустя.

— Это манифестация давнего гепатита, — сказал врач.

Я ему не поверила:

— Какой еще гепатит, откуда?!

Врач пожал плечами:

— Видимо, он давно у нее был, а проявился сейчас. Организм ослаблен, посмотрите, она же очень худая.

Я видела, что мама исхудала, но такое и раньше случалось, когда она нервничала.

— Должен вам сказать еще кое-что, — продолжил врач, и мне показалось, что он тщательно взвешивает каждое слово, прежде чем его произнести. — Видите-ли, я не психиатр, но работаю с пациентами много лет. Ваша мать разговаривает и двигается, как человек, находящийся в глубокой депрессии.

Это я и сама видела, но надеялась, что рана, нанесенная фестивалем, постепенно затянется. Когда я вернулась в палату, мама спала. Как же я раньше не заметила, что цвет ее кожи изменился: рука, лежащая на простыне, была словно присыпана куркумой.

Прошло два месяца, большую часть которых мама провела в больнице. Лечение не помогало. Врачи советовали обратиться в частную клинику, где гепатит лечили новым, эксперементальным методом. В тот день я забежала домой, чтобы взглянуть на условия маминой медицинской страховки. Я знала, что она не покроет частную клинику, но все-таки рылась в ящике, чтобы внимательно прочесть бумаги. Так я наткнулась на письмо и чек Итамара. Я не стала тратить время на размышления, зато потратила часа три на тщательнейший грим. В банке на меня едва взглянули и выдали сумму наличными.

Я думаю, что не решилась бы на авантюру с переодеванием, если бы не запомнила мамины слова: «Когда стареешь, то постепенно становишься невидимой». Она сказала это еще до истории с фестивалем, когда кто-то из знакомых, кого она знала в юности, не узнал ее на улице. Меня эти слова подбадривали: «Смелей Стелла, ты у нас совсем старая, а значит — ты полностью невидима», — говорила я себе в первые дни своего маскарада здесь, в «Чемпионе», когда боялась разоблачения. Но вышло все наоборот: Старуха Стелла, пестрая от пигментных пятен, очень даже видима по сравнению с тем существом, в которое я превратилась два года назад, сразу после маминой смерти, когда осталась одна.

Я тогда съехала с нашей квартиры и сняла однокомнатную клетушку в одном из старых домов, в центре. Он показался мне приличным, но кое-чего я не поняла, пока не начала там жить. Оказалось, что большинство квартир в этом доме переоборудованы под офисы. По вечерам, когда последние работники сбегали по ступенькам и облегченно (я слышала это облегчение в звуке мотора) отруливали со стоянки, мою квартирку обволакивала тишина. Такой тишины мне никогда раньше не приходилось слышать — ночь была туго набита ею, как казенный матрац конским волосом. К счастью, мне удавалось убегать оттуда: нашлась ночная работа в гостинице.

…

«Не годится, Мушка, что у тебя совсем нет друзей», — вспоминала я мамины слова, которые она то и дело повторяла в последние годы.

— Но у тебя тоже почти нет подруг, — обычно отвечала я.

— Я — другое дело. Я старше. В твоем возрасте вокруг меня было полно людей.

— Вокруг меня каждый день тысячи лиц.

Тогда маме нечего было на это возразить. Два последних года я целыми днями простаивала у стойки, рекламирующей косметику одной известной фирмы, и делала макияж всем желающим. Это происходило в огромном торговом центре, разветвленном, как гигантский спрут. Платили мне мало, а мелькание лиц сводило с ума. В перерыв я покупала кофе, убегала с ним в какой-то хозяйственный закуток и выпивала, сидя прямо на полу и глядя в облупленную стену. Деньги, которые я зарабатывала, мы откладывали на мою учебу в Лондоне, но иногда работа казалась мне настолько невыносимой, что я всерьез подумывала, не снизить ли планку и закончить какие-нибудь курсы, дающие возможность работать неважно кем, но в тихом кондиционированном офисе с серыми стенами, серыми полами и серыми жалюзи на окнах. Я знала, что для начинающего мастера по гриму без диплома имеется и другой путь: работать в проектах молодых режиссеров и модельеров бесплатно или почти бесплатно. Но я не была начинающей и слишком хорошо помнила все бесплатные работы мамы, и все ее надежды, которые так и не осуществились.

Вскоре после катастрофы с тем шутовским призом объявилась одна из подруг мамы по «киношной» жизни, Анат. Узнав о маминой болезни и понимая, что нам нужны деньги, она взялась познакомить меня с группой, которая готовила большой театральный проект. Им нужен был гример всего на пару дней, зато платили там хорошо. Это было большой удачей, ведь я теперь много времени проводила в больнице и не могла, как раньше, целыми днями стоять в торговом центре. В назначенный день я зашла в концертный зал со служебного входа, и позвонила Анат, как мы и договаривались.

— Ты уже здесь? Я сейчас спущусь, чтобы тебя встретить, — сказала она. — Ты только пройди пока что в правое крыло.

Мне объяснили, куда идти, и я вдруг оказалась в фойе, полном людей. Здесь проходила какая-то конференция. Я остановилась, прикидывая, куда двинуться, и вдруг почувствовала, что пол подо мной наклоняется. Землетрясение?! Все медленно скользило куда-то вбок, и тропические растения в кадках, и огромные колонны.

— Что с вами? — Какой-то старичок подхватил меня и удерживал.

— Нужно бежать на улицу, сейчас все рухнет!

— Вы о чем?

— Землетрясение, неужели не видите?!