– Это просто, – сказал он.

Скармливая машине первую балку, я молилась изо всех сил. Не о том, чтобы не получить травмы – это попросту было невозможно. Я молилась, чтобы травма была не серьезнее, чем у Люка, – лишь кусок плоти. Тогда я могла бы убежать домой. Я выбирала небольшие балки, надеясь, что смогу с ними справиться. Я засовывала их в машину и ждала, когда гигантские челюсти сработают. Звук раскалывающегося железа был громоподобным. Одну балку потянуло вперед с такой силой, что ноги мои оторвались от земли. Я отпустила ее и упала на землю. Лезвия изо всех сил лупили по железу, и осколки сыпались вокруг меня.

– ЧТО ЗА ХРЕНЬ ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ? – Боковым зрением я увидела Шона. Он подбежал и поднял меня на ноги, а потом обернулся к отцу: – Пять минут назад этот монстр чуть не оттяпал Люку руку! А теперь ты поставил к машине Тару?!

– Она крепкая девица, – ответил отец, подмигивая мне и желая спустить все на тормозах.

Глаза Шона налились кровью. Мне показалось, его сейчас хватит удар.

– Эта машина голову ей снесет! – заорал он, затем повернулся ко мне и махнул в сторону мастерской: – Иди займись балками. Я не хочу, чтобы ты приближалась к этой машине!

Отец выступил вперед:

– Это мне решать. Ты работаешь на меня, и Тара тоже. Я велел ей встать на Ножницы, так и будет!

Они орали друг на друга пятнадцать минут. Ссора эта отличалась от прежних стычек, в ней было что-то первобытное, настоящая ненависть. Я никогда не слышала, чтобы кто-то так кричал на отца, и это меня изумило. Но перемена, произошедшая в отце, меня напугала. Лицо его стало жестким и отчаянным. Шон пробудил в нем какую-то первобытную потребность. Отец не мог уступить в этом споре, не потеряв лица. Если я не стану работать на Ножницах, он перестанет быть собой.

Шон прыгнул вперед и изо всей силы ударил отца в грудь. Отец пошатнулся, оступился и упал. Он лежал в грязи, не в силах поверить в то, что случилось. Потом вскочил и кинулся на сына. Шон поднял руки, чтобы блокировать удар, но отец вдруг опустил кулаки – наверное, вспомнил, что сын лишь недавно начал ходить.

– Я велел ей сделать это, и она сделает, – разъяренно прошипел отец. – Или не будет жить под моей крышей.

Шон посмотрел на меня. На мгновение мне показалось, что сейчас он отправит меня собирать вещи, в конце концов, он сам сбежал от отца в моем возрасте. Но я покачала головой. Я не собиралась уходить из дома – вот так. Я буду работать на Ножницах, и Шон понял это. Он посмотрел на машину, потом на груду металла рядом с ней – около пятидесяти тысяч фунтов железа.

– Она сделает, – сказал он.

Отец, казалось, вырос на пять дюймов. Шон неуверенно нагнулся и поднял тяжелую балку, а потом потащил ее к Ножницам.

– Не дури, – окликнул его отец.

– Если она это может, я тоже могу, – ответил Шон.

Голос его стал совсем другим. Я никогда не видела, чтобы он уступал отцу, ни разу. Но этот спор он решил проиграть. Шон понял, что, если не подчинится он, подчиниться придется мне.

– Ты мой мастер! – заорал отец. – Ты нужен мне в Онайде! Не трогай этот хлам!

– Тогда отключи Ножницы.

Отец пошел прочь, отчаянно ругаясь. Похоже, он считал, что сын одумается еще до ужина. Шон проводил его взглядом, потом повернулся ко мне и сказал:

– Ну, давай, Сладшая местра, тащи сюда эти балки, а я буду работать на машине. Если железо толщиной, скажем, полдюйма, ты будешь придерживать его, чтобы меня не затянуло под лезвия. Хорошо?

Мы с Шоном работали на Ножницах месяц. Отец был слишком упрям, чтобы отказаться от этой идеи, хотя простой мастера обошелся ему дороже, чем если бы мы резали железо резаками. Когда мы закончили, синяки на мне были, но обошлось без травм. Шон на этой работе чуть не умер. Прошло всего несколько месяцев с падения, и тело его не выдерживало такой нагрузки. Куски железа вылетали из-под лезвий под самыми неожиданными углами и, случалось, попадали ему в голову. Тогда он садился на землю и закрывал глаза руками, а потом поднимался и брался за следующую балку. По вечерам он в своей грязной рубашке и джинсах ложился на пол в кухне. У него не было сил даже принять душ.

Я приносила ему все, что он просил, и еду, и воду. По вечерам приходила Сэди, и мы вдвоем бегали вокруг него, когда он посылал нас за льдом, потом требовал убрать лед, а потом снова лед положить. Мы обе были Рыбьими глазками.

На следующее утро мы с Шоном возвращались к Ножницам, и он продолжал скармливать машине железо, а та жевала его с такой силой, что он чуть не падал. Все это казалось игрой: машина играла с ним так, словно он был ребенком.

Началось строительство молочной фермы в Онайде. Шон спроектировал и сварил основной каркас – массивные балки, образующие скелет постройки. Для погрузчика они были слишком тяжелы, их можно было поднять только краном. Работа была опасной и сложной. Сварщикам приходилось балансировать на противоположных концах балки, которую опускали на колонны, а потом приваривать ее. Шон поразил всех, когда заявил, что хочет, чтобы на кране работала я.

– Тара не может работать на кране, – сказал отец. – Половина утра уйдет на обучение, и она все равно не поймет, что делать.

– Но она будет осторожной, – возразил Шон. – А я уже один раз падал.

Через час я сидела в кабине, а Шон и Люк стояли на противоположных концах балки в двадцати футах от земли. Я осторожно двигала рычаги, прислушиваясь к мягкому шипению гидравлических цилиндров.

– Стой! – крикнул Шон, когда балка была на месте.

Они опустили свои маски и начали сварку.

Работа на кране стала одним из множества поводов для споров между отцом и Шоном. И в них часто побеждал Шон. Не все споры разрешались так мирно. Они ругались почти каждый день – из-за промаха в схеме или какого-то инструмента, оставленного дома. Отец так и нарывался на ссору, чтобы доказать, что он в доме хозяин.

Как-то Шон занимался сваркой. Подошел отец и встал рядом. Через минуту он начал орать безо всякой причины: Шон слишком долго обедал, слишком поздно собрал работников, никто ничего не делает как следует. Отец орал несколько минут. Потом Шон откинул маску, спокойно посмотрел на него и сказал:

– Не мог бы ты заткнуться, чтобы я мог поработать?

Отец продолжал кричать. Он сказал, что Шон слишком ленивый, не умеет управлять работниками, не понимает ценности тяжкого труда. Шон бросил сварочный аппарат и направился к машине. Отец, все еще ругаясь, шел за ним. Шон снял перчатки – медленно, палец за пальцем. Он словно не замечал, что отец стоит совсем рядом и орет. Несколько мгновений брат молчал, а потом сел в машину и уехал, оставив отца посреди площадки.

Помню, с каким почтением я смотрела на отъезжающую машину. Шон был единственным, кто мог противостоять отцу. И только его сила духа и глубокая убежденность могли заставить отца отступить. Я видела, как отец выходил из себя и орал на всех моих братьев. Но только Шон сумел просто уйти.