будто секретарше надиктованные фразы. Искреннее – и я заметила. Это погасило во мне гнев, пробудило то теплое, почти жаркое чувство, которое и раньше подталкивало меня к нему. Я сделала шаг вперед и мягко коснулась пальцами его щеки.

– Тогда почему ты мешаешь мне? Почему не позволишь сделать то, чего хочется нам обоим?

И вот тут Влад обеспечил всей этой ситуации, и без того сюрреалистической, достойный финал. Он просто оттолкнул мою руку от лица, как назойливое насекомое! Его взгляд, всего секунду назад почти беззащитный, снова стал жестким. Он будто проснулся – и снова замкнулся в себе.

– Хватит, – тихо и зло произнес он. – Я не нуждаюсь в твоей проклятой жалости!

Он развернулся и направился прочь, к отелю, а я так и осталась посреди улицы, словно помоями облитая.

Вот и что это было? Два раза он повел себя не так, как обычно. Две вспышки эмоций подряд – и какие разные! Как будто тот, кем ему хотелось быть, вдруг решил бороться с тем, кем он должен быть. И откуда вообще взялась эта муть про жалость? Я жалела его, да – не постоянно, но были периоды. Так ведь это нормально! Жалость – часть заботы, часть любви… Когда я увидела его в больнице, таким, разве могло мне быть все равно?

Я не думала, что это его так сильно задело. Да кому бы это в голову вообще пришло! Что он ставит мне эту жалость в вину… Или не всю?

Теперь, когда шок прошел и я начала приходить в себя, я сообразила, что его, возможно, задевает не моя жалость как таковая, а одно ее конкретное проявление. В тот день, когда я поняла, что он близок к самоубийству, я его поцеловала. Это был первый за всю историю нашего знакомства поступок не просто подруги, а женщины, которую влечет к мужчине. Первое проявление того, от чего мы вроде как отказались.

Но это не значит, что я пожалела его только потому, что пожалела его! Вроде как пересилила себя и приласкала урода. Я сделала то, чего мне хотелось уже давно, чтобы показать, какие желания он способен пробуждать. Это была честность. Мне казалось, что ситуация совершенно очевидна – и ему тоже так казалось, только он всему придавал другой смысл! И мы, сами того не зная, жили в этой патовой ситуации два года. Мы зашли в тупик и гадали – а почему это наши отношения не развиваются?

Мне следовало догадаться, что за его молчанием кроется нечто большее. Почему я не догадалась? Очень сложно закрыть на что-то глаза, когда это вдруг стало очевидным.

Вот и сейчас я коснулась рукой его исчерченной шрамами щеки. Я даже не придала этому значения! Коснулась так, как было удобней, только и всего. Я привыкла к его новому лицу, я не то чтобы вежливо не замечала в нем уродство – я не видела этого уродства! Да, после взрыва он выглядел плохо, а кто из нас после такого выглядел бы хорошо? Теперь же раны зажили, шрамы стали белыми и тонкими. Он не был тем же человеком – но он все равно был привлекательным человеком.

Он же увидел в моем жесте послание, которого там отродясь не было. Вроде как я потянулась именно к раненой щеке, чтобы показать, что могу поцеловать его несмотря на… – и тому подобный бред. Зря некоторые считают, что только женщины склонны к излишней драме. Мужчины тоже что угодно нафантазируют, если наступить им на любимую мозоль.

Но над его нелепыми выводами и дурацкими решениями витало другое знание, куда более важное для меня. Открытие, которое гасило мою злость и возвращало то самое тепло в мою душу.

Он все еще меня любит.

Нет, конечно, мне следовало быть поскромнее и думать об этом более сдержанно. Я все еще ему нравлюсь. Или Он все еще чувствует что-то ко мне. Но я ведь уже не маленькая девочка, которая только представляет себе свою первую любовь, правда? Я стала взрослой, у меня есть опыт, в том числе и не очень приятный. Мне потребовалось несколько лет на то, чтобы правильно растолковать знаки, упущенные когда-то мной-школьницей. Он давно уже меня любил и ушел с дороги, когда я выбрала Андрея. Сейчас не так важно, правильно ли я поступила и насколько круглой дурой я была. Мне важен настоящий момент. То, что на самом деле заставило его бросить все и лететь в США. То, что давно уже почуяла матушка Ларина – с исключительной интуицией всех матерей. Ей только и оставалось, что беспомощно меня ненавидеть, ведь она не могла изменить решение своего сына.

По этой же причине он не мог просто взять и переспать со мной, по-приятельски. Нет, мы свободные прогрессивные люди. Но, оказывается, можно слишком любить кого-то для ничего не значащего удовольствия. Думаю, он давно принял себя нового и у него не было проблем со случайными любовницами. Но появлялась я – и его шрамы снова становились почвой для комплексов.

Вот что я теперь знала и не могла игнорировать. Мне нужно было что-то делать, и принять решение оказалось проще, чем я ожидала.

Я не собиралась идти в отель, стучаться в его дверь и полчаса уламывать его на очередной сложный разговор, щедро пересыпанный паузами и недомолвками. Мне нужно было получить ключ от его комнаты.

Знаю, знаю, это не совсем законно (точнее, совсем не законно). Но иначе я не могла: если бы я просто пришла и постучала к нему в номер, он мог не открыть мне и разговаривать через дверь, мог вообще не разговаривать, мог открыть, уже подготовившись к разговору и нацепив этот свой любимый покерфейс. Он, как опытный шахматист, предпочитает все продумывать на несколько шагов вперед. Мне это сейчас даром не надо.

Поэтому я пустилась в долгие и нудные переговоры с местной уборщицей. Мне нужен был ключ от его номера. Ей нужно было сохранить работу. Но и от премии, которую я ей предлагала, она тоже отказаться не могла. Я, конечно, не так богата, как Влад, однако не бедствую. В конце концов мы нашли компромисс: во время вечернего обхода она просто откроет мне дверь, впустит меня в его номер и уйдет, как будто она не при делах.

Если бы я была какой-то проверяющей или тайной покупательницей – клиенткой, оценивающей работу отеля, уборщице бы крупно не повезло. Ведь то, что она делала, вполне могло привести к преступлению! Но особого негодования я не чувствовала: она видела, что мы с Владом приехали вместе. Женскую солидарность