спустя прибывает Катон, чтобы заменить придурка-фейри, на которого меня оставил Юстус, я готова рвать и метать от желания вонзить клинок не только в шею Ластры, но и Данте.

Люче никогда не будет ему принадлежать.

Никогда.

Я пытаюсь отправиться в Небесное Королевство единственным доступным мне способом – через глаза Бронвен, – но все попытки тщетны: я остаюсь в своем теле, бурлящем от ярости и ноющем от голода.

Я уже не просто злюсь: я неистовствую, и мое состояние усугубляет тот факт, что магия крови не действует на проклятые прутья клетки. Ну ничего, двадцать два года у меня не было каких-либо сил, тем не менее я выжила. С чего бы везению заканчиваться? Особенно теперь, когда я стала бессмертной.

Пока мама или бабушка не погибли, со мной все будет в порядке.

Сквозь мрак мыслей прорывается низкий раскат грома. Перед глазами проносится молния, и я вздрагиваю.

– Надо было унести его за шаббинский барьер, когда была возможность, Киэн. Он нас всех погубит.

О боги, Бронвен? Я подавляю желание ее позвать и спросить, как там Лор, чтобы не привлекать внимание охранников.

Дядя закрывает мне вид на шторм, под черным гримом проглядывает бледное лицо.

– Если бы я потерял тебя, акав, думаешь, стал бы я прятаться в этих стенах?

– Я понимаю его… – Должно быть, она наконец чувствует мое присутствие: резко втягивает ртом воздух и шепчет: – Поспеши, Фэллон.

В ее голосе слышится такое отчаяние, что сердце замирает и сжимается, и я слабею, выпадая из видения прямиком на пол клетки. От созданного шума на меня таращатся все спрайты и фейри.

Потными ладонями я хватаюсь за прутья и пытаюсь встать, однако пальцы соскальзывают, и я падаю на матрас.

– Сахар. Мне нужен сахар, – хриплю я.

Не нужен. Ну, по правде говоря, вероятно, нужен, но больше всего на свете мне нужно вернуться к Бронвен.

В голове прокручиваются ее слова, и я анализирую каждое. «Он нас всех погубит».

Погубит… Значит, еще не погубил.

Может, он и потерял несколько воронов из-за обсидианового проклятия, но ни один не пал от шаббинской крови.

Ни один, что б вас!

Я хватаюсь за этот проблеск надежды, пока подвал вновь не начинает исчезать, только на этот раз меня ждет не Бронвен, а кромешная тьма.

Глава 27

Катон порой уходит отдыхать, но никогда не отлучается больше чем на несколько часов. Пока мне неясно, кому он не доверяет – мне или своим солдатам.

– Я хочу искупаться, – говорю я после очередной смены охраны.

– У меня нет полномочий выпускать тебя из клетки. – Катон стоит, прислонившись к черной стене и перочинным ножом чистя апельсин, дольки которого втихаря переносит мне волшебным ветром.

– Почему? – Я знаю ответ, но хочу услышать от него.

Он молчит.

– Где Данте? – Не то чтобы я ждала визита короля-фейри, но мне любопытно, чем он там занят. – Как его глаз? – Катон как воды в рот набрал. – А Юстус? Куда он подевался?

Мой страж пристально глядит на фрукт в руке, избегая моего испытующего взгляда. Я с досадой рычу.

– Катон! Как, по-твоему, я могла бы воспользоваться этой информацией? Я, на хрен, за решеткой сижу!

Тишина в ответ лишь растягивается.

– Кто бы мог подумать, что ты такой немногословный?

– Ты способна телепатически общаться с Небесным Королем, Фэллон, и еще удивляешься, почему я не делюсь с тобой секретной информацией?

– Не когда вокруг… – Его брови ползут вверх: очевидно, он не знает, что на самом деле произошло, когда я на днях отключилась. – Ладно, так и быть. Способна. Ты меня подловил.

– Мы можем поговорить, но не о делах Люче.

– Ладно. – Я сдуваю с лица грязную прядь. – Как поживает Мериам?

– Тебе не кажется, что, случись с ней что, твой король пришел бы к тебе?

– У моего короля жуткая аллергия на обсидиан, так что, если Мериам не разрушит этот миленький подвальчик, вряд ли он меня навестит.

Катон опускает серые глаза на идеальную завитушку апельсиновой кожуры, его челюсти с досадой стискиваются.

Что ж, я тоже раздражена. Я устала валяться на убогом матрасе, на котором каждая пружинка кажется костью, и наматывать круги по пятачку клетки, как дикая кошка. Чем я и занимаюсь в этот самый момент.

В голову приходит мысль, и я резко останавливаюсь: а вдруг существует печать, позволяющая расколоть камень и разрушить эту подземную крепость?

За первой мыслью поспевает и вторая: существуй такая печать, разве Мериам не использовала бы ее? Ведь кто в здравом уме захочет оставаться в тюрьме? С другой стороны, вполне возможно, что Мериам больше не в здравом уме. В конце концов, ее держали в плену – с небольшими перерывами – более пяти столетий. Это пошатнуло бы даже самую крепкую психику.

Но… вдруг? Ох уж этот мой непрошибаемый оптимизм! Но отбрось я оптимизм, то останусь с одним лишь отчаянием, а я не желаю быть женщиной, смирившейся с несчастной судьбой.

– Это существо, которое ты называешь королем, убивает тысячи невинных. Нам пришлось ввести комендантский час, чтобы защитить народ, поскольку ночью воронов практически не видно, особенно когда они превращаются в гребаный дым. – Я более чем уверена, что впервые слышу из уст Катона ругательство. – Мы расставили солдат на каждом мосту, на каждой улице! Я понимаю, тебе здесь не нравится, но пойми: тут самое безопасное место в стране.

Я смотрю, как его грудь поднимается и опускается десять раз, прежде чем позволяю себе ответить.

– Катон, я вас люблю и уважаю, потому что вы всегда были мне добрым другом, но прошу вас, умоляю, снимите уже, на хрен, розовые очки.

Его лицо смягчается в начале от моего предложения и морщится к концу; очищенный апельсин подает на пол, разбрызгивая вокруг капельки сладкого сока и наполняя спертый воздух своим ароматом.

– Вы когда-нибудь вообще встречали хоть одного ворона? Разговаривали? – вопрошаю я.

Его рот твердеет, как и взгляд.

– Можно подумать, эти существа позволят мне заговорить… Они отсекают головы забавы ради.

Я вполне понимаю, как влияет на людей промывание мозгов, тем не менее меня ошеломляет его зашоренность. Хочется просто закончить разговор, однако рядом никого нет, этим следует воспользоваться и разузнать кое-что еще.

– Когда вы меня похитили, со мной была женщина-ворон, которая принесла меня из Небесного Королевства. Ее держат здесь?

Катон хранит молчание, однако поджимает губы, словно жует готовые сорваться с кончика языка слова.

– Не то чтобы я могла ее оживить, в обсидиановых-то стенах… – продолжаю я, надеясь хотя бы