В: Совсем уже подлые «крысы» могут зайти очень далеко. Понимаешь, о чем я?

А: Ага.

Я поняла, что не хочу, чтобы меня отправляли к Этому Мужику, и решила дать задний ход.

А: Ладно, послушаю, что он скажет. Мне ему позвонить?

Семь бед — один ответ.

В: Ну да, конечно, звони. Скажешь, типа: «Как ваши дела, чем могу помочь?»

Это было уже слишком, и я придумала, как отвертеться.

А: Знаешь, у меня такое ощущение, что меня затаскивают в какую-то фигню, где никогда не поймешь, что правда, а что — нет.

Вим думал так же.

В: Тогда брось это дело, не занимайся. Будет плохо, если они тебя расшифруют. Ты поняла, о чем я. Так что ну их, дорогая, пусть сами разбираются. Если ему есть что сказать, он в любом случае сам объявится.

Он не хотел, чтобы меня увидели с легавым. Это было бы рискованно. Вывод был прост — не ходи к ним, сами придут. Легавые сами объявятся, если это будет им выгодно.

В: Все равно он не предупредит меня. Он не нарисуется, чтобы сказать — твоему брату нужно опасаться того и этого. Понимаешь? Просто не сделает этого.

Я поняла, что он говорит об угрозе убийства.

А: А почему не сделает? Это же кое-что, разве нет? Разве они не должны любой ценой предупредить тебя, если что-то затевается?

В: Нет, они пойдут через ОУР. Сам он не будет.

Действительно, это компетенция ОУР.

А: Точно.

В: И про следствие он ничего не скажет. Он просто хочет послушать. Так не пойдет. От этого для меня ни хрена никакой пользы. А сами до фига чего хотят, я уже прямо слышу, как они спрашивают: «А он не хочет ничего нам рассказать?»

Я согласилась с ним, и мы переменили тему. «Крыс» мы обсудили, но я не смогла выудить у Вима, кто эти люди. Сколько бы заходов я ни делала, он не рассказывал мне об этом.

Вечером я никак не могла уснуть. В темноте один кошмар сменялся другим. Общение с полицией — во что я ввязалась и чем это для меня кончится? Утром кошмары рассеялись. При свете дня все выглядело иначе. Надо отпустить себя и импровизировать по ходу дела. Положусь на интуицию и прекращу все это сразу же, как только почувствую, что что-то не так.

Время пришло.

* * *

Мишель снова встретила меня у лифта. Ее присутствие действовало на меня успокаивающе, она казалась искренней. В номере нас ждала Манон, которая поздоровалась со мной так же сухо, как и в предыдущие разы. Окружная прокурорша встала и пожала мне руку.

— Здравствуйте, меня зовут Бетти Винд. Мы же виделись раньше, не так ли?

Конечно, я видела ее раньше, но не более того. С прокурорскими я всегда держу дистанцию, потому что не уверена, что они не «засланы» Департаментом юстиции, чтобы внедриться в мою семью через меня.

— Все правильно, мы виделись в суде, — кивнула я.

Вчерашние слова Вима не выходили у меня из головы, и я сразу вспомнила о его «козыре» и подумала, кто бы это мог быть. До меня дошло, что она в его вкусе: симпатичная, стройная, хорошо одета. В то же время я понимала, что это ничего не значит — Вим трахнет хоть бабу-ягу, если это будет ему выгодно. Бетти Винд спросила, о чем я буду говорить.

— Я могу рассказать вам правду, но проведите с ним часок, и вы поверите, что правда — то, что он за нее выдает. Вы решите, что эти две сестрички свихнулись, а бедный мужик ни в чем не виноват, — ответила я.

— Я его хорошо знаю, он крайне обаятелен и в зале суда. На самом деле я тоже это заметила, — спокойно сказала Бетти.

Казалось, она раскусила кривляния братца в суде и понимала, что они не имеют ничего общего с реальным Вимом. Похоже, что я нашла прокурора, который способен видеть его насквозь. Это было необходимо, чтобы установить истину, не блуждая в дымовой завесе его россказней о заговорах врагов.

Но Бетти не ожидала, что Вим относится к близким так же, как и к своим жертвам.

— Неудивительно. Вы просто не понимаете, что наша семья давно входит в число его жертв. Мы не можем говорить о нем ничего плохого, он не потерпит этого, — сказала я.

— Я хотела бы знать, что именно вы можете рассказать нам, — начала Бетти.

Из осторожности я не проясняла этот вопрос во время прошлых бесед с Манон и Мишель, и лишь намекала, что мне известно о заказных убийствах.

— Многое, — сказала я.

— Например? — спросила Бетти.

— Имена тех, кого он замочил. — При этих словах меня охватил ужас. — Если факт того, что я разговариваю с вами, всплывет, это станет моим смертным приговором. Прежде чем сообщить вам что-либо, я должна знать, что вы будете делать с информацией и кто будет этим заниматься.

— Не переживайте. То, что вы скажете, останется между нами, и вы можете действительно доверять нам, — попыталась успокоить меня Бетти.

— При всем уважении, я не доверяю ни ему, ни вам. Доверять я могу только моей сестре и себе самой. По опыту я знаю, что подкупить можно любого, а те, кто не подкуплен, спасуют из страха за себя и своих близких. Навестить чьих-то детей в школе очень просто, это он сам мне говорил. Поэтому, прежде чем рассказывать, я должна знать, что будет с моей информацией.

— Я здесь именно для того, чтобы объяснить это вам, — терпеливо сказала Бетти.

В сухом остатке это выглядело так. Сначала я рассказываю, что мне известно, а они оформляют это в виде письменных показаний. На основе этих показаний решается вопрос о присвоении им статуса «совершенно секретных». Это будет означать, что они могут быть использованы только для уголовного преследования Вима и только с моего явным образом выраженного согласия. Я смогу отозвать это согласие в любое время, и тогда мои показания не будут рассекречены никогда. Но даже если я этого не сделаю, Департамент юстиции не сможет использовать мои показания по собственному усмотрению. Это обусловлено конституционной обязанностью государства по защите интересов гражданина. Другими словами, если это будет представлять для меня опасность, Департамент юстиции не решится использовать мои показания.

Услышанное мне не понравилось. Я должна вывернуть перед ними наизнанку всю свою жизнь, они все это запишут и только потом будут решать, насколько им это полезно?

Даже устное предоставление информации Департаменту юстиции было для меня очень опасным, а существование письменных показаний делало мой шаг еще более рискованным. А что, если документы попадут в руки Виму? Такой риск существовал, а я даже не знала, какое значение могут иметь эти показания и будут ли они использованы против него.

В предложенной мне схеме я полностью лишалась контроля над собственной безопасностью. Почему настолько важно записывать то, что я сказала? Это ведь не шутка. Рассказав что-то в изолированном помещении, ты не лишаешься возможности впоследствии отрицать сам факт такого разговора и опровергать утверждения собеседников. И совсем другое дело, когда твою историю записали и унесли туда, где она будет тебе недоступна.