— Тетечка, мы ничего здесь не трогаем. Мы только хотим на Север…

— На Север? — вскричала уборщица. — Сейчас я покажу тебе такой Север, что ты своих не узнаешь!

И вот тогда-то Тяпка почувствовал прилив небывалой отваги.

Он вылетел из-под лавки, зарычал, как лев, и вцепился зубами в веник уборщицы.

Сначала уборщица словно бы испугалась и даже чуточку попятилась. Но тут же выхватила веник из Тяпкиных зубов и как следует огрела им щенка.

— Ишь ты! — с изумлением проговорила она, разглядывая собачонку. Ишь ты какой зверюга…

И уже не обращая внимания на уверения Кирилки, что Тяпочка очень смирный песик, она выбежала на площадку и крикнула тому, кто находился снаружи:

— Степа, Степочка, зайдите в детский вагон! Очень вас прошу…

Кирилка помертвел от страха, а Тяпка сразу как-то весь обмяк и уполз обратно под лавку.

— Сюда, Степочка, сюда, вот они! — ласково пропела уборщица, широко распахивая дверь и пропуская кого-то вперед.

И когда на пороге появился огромный белокурый Степочка, ростом два метра без восьми сантиметров, настоящий Гулливер в милицейской форме, Кирилка и Тяпа поняли, что на Север им не попасть ни под каким видом.

— Что у вас тут, Варя? — спросил милиционер, разглядывая с высоты своего огромного роста маленького Кирилку.

— Да вот, эта самая мелюзга собралась чуть ли не на Север, — развела руками Варя. — Сначала залез в один вагон, я его выставила. Теперь вот сюда. И собака тоже…

— Понятно! — прогудел милиционер и велел Кирилке сейчас же идти вместе с ним.

Все четверо — уборщица Варя, милиционер, Кирилка и Тяпа — вышли на вагонную площадку.

Затем несчастный Тяпа, получив хороший пинок, скатился вниз со всех ступенек и умчался неизвестно куда, горько сетуя на свою судьбу. У Кирилки сердце готово было разорваться на части от его жалобного визга.

Но что он мог сделать? Он покорно поплелся за милиционером в детскую комнату, где так бесславно должно было закончиться его северное путешествие.

В детской комнате никого не было. На большом письменном столе стояли телефоны, возле окна скамейка со спинкой, а из окна видна была станционная платформа и большие вокзальные часы.

— Тут посиди, — сказал милиционер и показал Кирилке на скамейку возле окна.

Кирилка сел, уныло опустив плечики. И пока он так сидел, глубоко подавленный и понурый, милиционер соединился по телефону с городской милицией и там узнал, что уже более часа ищут мальчика лет восьми, с большим коричневым портфелем, по имени Кирилка. И если мальчик, который снят с поезда, похож на того, которого ищут, пусть он посидит в детской комнате, пока за ним приедут родные.

— Пусть едут! — сказал милиционер в телефонную трубку. — Все соответствует: и портфель у него коричневый, и лет ему не более восьми, а как зовут его, сейчас выясним… Тебя как звать-то? — проговорил милиционер, вместе с телефонной трубкой повернувшись к Кирилке.

Но скамейка, на которой только что сидел мальчик, была пуста.

Кирилка исчез.

Вовка изо всех сил торопился в школу. Как плохо получилось… Может, все уже собрались в пионерской комнате, и только его одного нет. Может, все давно кричат: «Давайте начинать! Давайте начинать!» А пионервожатая Зина говорит: «Нельзя».

Конечно, нельзя, раз нет самых главных — Кирилки и его, Вовки.

А около председательского места два пустых стула. Приготовлены специально для них, для Вовки и для Кирилки. Кто-нибудь, может, и не прочь усесться на эти стулья, но пионервожатая Зина не позволяет. Говорит: «Нет, нет, эти места не для вас!»

Но как плохо, что нет Кирилки! Куда он мог деться?

Разумеется, он и без Кирилки не пропадет. Справится! Не маленький. Если надо, и речь скажет — встанет, протянет вперед руку, как на том плакате, который висит в коридоре на первом этаже, и начнет: «Передаю вам пламенный привет».

Интересно, а на столе во время заседания будет красная скатерть или какая-нибудь другая?

Лева-то Михайлов, наверно, уже там. Сидит и дрожит от страха. Так ему и надо! Думает только об одном: «Пусть они не приходят! Пусть они не приходят!»

Кирилка еще неизвестно будет или нет, а вот он, Вовка, обязательно будет. И Левка узнает, как обманные марки за настоящие выдавать. Вова и без Кирилки выведет Леву на чистую воду. Еще как выведет!

При этой мысли Вовка так возгордился, так напыжился, что стал не похож на самого себя.

Если бы у индюков были такие же черные блестящие глаза, как у Владимира Чернопятко, и если бы у индюков были такие же румяные наливные щеки, как у Владимира Чернопятко, и, наконец, если бы нос, круглый и розовый, точь-в-точь молодая картофелина, у индюков был такой же, как у Владимира Чернопятко, можно было бы смело сказать, что через порог школы переступил чванливый и надутый индюшонок, а вовсе не Владимир Чернопятко. И первый, кого встретил этот краснощекий индюшонок, был не кто иной, как сама пионервожатая Зина.

«Меня ищет!» — мелькнула у Вовки самодовольная мысль, и он весь расплылся улыбкой.

Однако пионервожатая на него и не глянула.

Она круто повернулась, так что концы ее красного пионерского галстука и обе косы разлетелись в разные стороны, и побежала по коридору к лестнице.

«Не видела», — подумал Вовка и, быстро раздевшись, помчался следом.

Зина побежала вверх по лестнице, и Вовка полетел за Зиной. Зина стала перепрыгивать через две ступеньки. Вовка делал то же самое.

На площадке второго этажа он ее догнал и забежал сбоку, чтобы попасться на глаза.

Но Зина и на этот раз не обратила на него внимания.

Следующий лестничный пролет Зина неслась гораздо стремительнее. Теперь она перескакивала то через две, то через три ступеньки. Но и Вовка летел как пуля.

На третьей площадке он наконец ее перегнал, круто повернулся и кинулся прямо ей навстречу. Зина чуть не сбила его с ног. Она даже слегка рассердилась:

— Вот право какой! Я же могу тебя пихнуть…

— Пихайте! — с восторгом крикнул Вовка. Наконец-то она его увидела! Сейчас скажет: «Это ты, Чернопятко! Пошли скорее, тебя ждут…»

Но ничего похожего не произошло. Зина слегка отстранила мальчика рукой и еще энергичнее помчалась на четвертый этаж.

Вовка прямо опешил. Да что ж это такое? Что случилось с пионервожатой? Неужто он так изменился за эти несколько часов, что его узнать невозможно? Или, может, у пионервожатой окончательно пропала память…