— Как тебя зовут? — спросил миловидный паренек.

— А тебя?

— Меня — Нави, но это неважно, я-то на месте. Тебя зовут как?

— Дороти Слай.

— Дороти! — повторил парень. — Первая буква — четыре, последняя — двадцать семь. Два по пятнадцать, и восемнадцать, и двадцать, и восемь, полная сумма — сто семь, значит, восемь… Ты не там сидишь!

Она не поняла. Парень схватился с места и принялся шагами мерить комнату. Отшагал пять вдоль прохода и очутился у стола Дороти.

— Видишь — пять! А должно быть — восемь! Это по долготе, теперь берем широту.

Также размерив комнату шагами поперек и повторив для верности, он установил:

— По широте хорошо, сойдет. По долготе — нужен не этот стол, а тот, возле меня. Вставай, пересаживайся!

Дороти попросила оставить ее в покое, но парень не отцепился, а начал твердить, как заведенный:

— Ты не можешь тут сидеть! Числа говорят — твое место там, а не здесь. Не будет гармонии, пока не пересядешь!

Слово «гармония» встревожило Дороти, лишиться гармонии она боялась. В поисках поддержки оглядела остальных. И мастер, и пациенты наблюдали без малейшего желания вмешиваться; на нескольких лицах появились усмешки.

— Мастер Густав, — попросила Дороти, — скажите этому парню, чтобы он успокоился. Я не хочу пересаживаться!

— Ничем не могу помочь, — оскалился мастер. — Это Нави, он и мертвого достанет. Пока не сядешь, где он хочет, работы не будет.

Дороти осмотрела предложенный стол и нашла, что он ничем не хуже, даже вроде бы чище. Правда, она не хотела уступать безумцу — свихнутых здесь полно, не хватало еще под каждого подстраиваться. Придется тогда голодать, как Карен, махать руками, как тот мужик из трапезной, и пускать слюни под шарманку, как Пэмми. Но с другой стороны, «нет» — плохое слово, оно закрывает путь терапии, за «нет» могут дать процедуру…

— Ладно, так уж и быть.

Дороти пересела на новое место и оказалась по левую руку от Нави. Перерыв кончился, пациенты взялись за работу. Не прошло и полстраницы, как стало ясно, в чем подвох.

— Скажи число! — прошептал Нави, клонясь к Дороти.

Она не поняла.

— Ну ты же знаешь числа! Скажи мне. Хочу знать.

— Двадцать, — буркнула Дороти, чтобы он отвязался.

— Двадцать? — он будто не расслышал.

— Ну, двадцать.

— Нет, двадцать — неправильное число. Какое-то пустое. Дай мне другое.

— Отвяжись! Ты нарушаешь гармонию! Я не стану лучше себя вчерашней!

Дороти с надеждой глянула на мастера Густава. Тот, однако, был целиком поглощен своей работой.

— Скажи число и пиши дальше, — предложил Нави. — Пожалуйста!

Его юношеское личико было трогательно наивным. Будто он не понимал, как сильно мешает ей работать!

Тут Дороти заметила удивительную штуку: во время их диалога Нави продолжал писать. Он почти не смотрел ни в исходник, ни на перо, однако оно резво скользило по бумаге, в нужные моменты окунаясь в чернильницу. То есть, негодяй мешал Дороти выполнять ее норму — а сам не страдал!

— Шестнадцать Праматерей, — сказала Дороти. — Тринадцать Великих Домов. Тысяча семьсот семьдесят пятый год. Хватит тебе чисел?

Нави хмыкнул и дал ей покой. Но не прошло и получаса, как он зашептал снова:

— Скажи еще.

— Уже сказала, довольно с тебя.

— Сказала неважные числа. Их все знают. Назови что-то свое!

— Отцепись!

— Ну пожалуйста… Ну что тебе стоит?..

Его тон стал капризным и обезоруживающим, как у ребенка. Лишь теперь Дороти внимательно пригляделась к этому Нави — и увидела, как он молод. Значительно младше всех остальных писарей — лет семнадцать-восемнадцать, не больше. Кожа гладенькая, без щетины, без пятен. Темные волосы крутятся вихрями, глазенки блестят в нетерпении — будто у мальчишки, что ждет первого танца или поцелуя. Какой же юный, — подумала Дороти и впервые здесь, в лечебнице, ощутила жалость к кому-то, кроме себя самой.

— Какое тебе число? Мне тридцать семь лет, если уж так хочешь знать.

— Спасибо, — улыбка Нави была трогательно открытой. — А можешь еще?

— Семьдесят восемь.

Дороти не помнила, что значит это число. Оно просто хранилось мозгу в где-то рядом с тридцатью семью, но что означало — поди пойми. Однако Нави и не требовал пояснений: услышав число, он улыбнулся и надолго умолк. Дороти выкинула его из головы с его дурацкими вопросами, сконцентрировалась на «Розе и смерти» и только-только начала писать, как тут…

— Скажи еще число. Ну пожалуйста! Будь так добра!..

При этом он шуршал и шуршал пером — без запинки, без помарки. Вот негодяй!

— Зачем тебе эти числа? Успокойся, обрети гармонию, пиши молча!

— Я не могу. Прости меня, никак не могу. Число нужно. Ты же знаешь. Скажи мне число, ну пожалуйста!

Она испортила лист, начала новый, спустя абзац испортила снова. Взяла третий — но сбилась, начала не с начала листа, а с того слова, где сбилась в прошлый раз. Нави брякнул под руку:

— Ну, почему ты молчишь? Дай хоть одно число, ну что тебе, жалко?

Нежданно для нее самой, в глазах Дороти выступили слезы.

— Да что же ты меня терзаешь! Дай уже покоя, душегуб!..

Нави смутился, спрятал лицо:

— Извини меня.

Но недолго выдержал без чисел. Не прошло и получаса, как он тихонечко пискнул:

— Пожалуйста…

Перо дернулось, ляпнуло кляксу. Она скомкала испорченный лист.

— Будь ты проклят! Восемнадцать!

Нави улыбнулся:

— Благодарю тебя. Ты такая хорошая!

Но ее день уже был испорчен. Шесть погубленных страниц, обязательная ночная процедура… и восемнадцать. Это число отозвалось в душе резкой, гложущей тревогой. Наверное, такое число Дороти видела где-то в своих кошмарах.

Будь ты проклят, Нави!

Вечером сего злосчастного дня мастер Густав обошел подопечных с проверкою. Дороти предъявила неполных пять страниц. Она боялась, что кроме ночи на коленях ее ждет еще и изгнание из писчего зала.

— Мастер Густав, я знаю, я сегодняшняя очень плоха, я испортилась, я позволила симптомам… Но это же не мои симптомы виноваты, а его! Этот Нави никак не успокоится, все спрашивает и спрашивает, я не могу писать, ничего не могу!

Мастер отозвал ее в сторону. Неторопливо снял нарукавники (он ведь тоже трудился, как все), сложил стопочкою исходники книг, придавил готовые листы, проверил, надежно ли закрыты чернильницы. Тем временем остальные пациенты вышли прочь. Нави оглянулся на Дороти с невиннейшим видом.