— Пусть ваш кот не лезет к Руди, — предупредила Роза. — Малец умеет за себя постоять и хорошо подпортит ему шкуру. Брысь! А ну пошел!

— А Кербер?

— Кербер его не тронет. Старый кобель меня помнит.

Я ошарашенно молчала. Мне было не привыкать ладить с бесцеремонными девчонками — возчикова дочь Рита научила меня терпению. Но что я могла простить невоспитанному подростку, я не хотела прощать взрослой девушке, дочери высокопоставленного человека. Я испытывала к Розе глухую, хмурую враждебность.

— Не бойтесь меня, Вайс, — снисходительно сказала Роза и прищурилась. — Люди частенько шарахаются от меня. Думают, я сбрендила, потому что барышни так себя не ведут. Но я такая, какая есть, и не буду ломать себя, чтобы радовать посторонних людей. Мне повезло не иметь матери, которая стала бы меня стыдиться. Но повезло иметь отца, который любит меня всякой.

Я не могла не восхититься ее словами и ее тоном. А больше всего — чувством внутренней свободы, которое пылало в ней, как факел.

— Полковник однажды сказал мне, что я не обязана быть хорошей для всех, — внезапно призналась я. — И что я должна вести себя так, как мне нравится. Наверное, в ту минуту он вспоминал вас.

— Коли и вспоминал, то недобрым словом, — усмехнулась Роза. — Полковник Август Шварц не испытывает ко мне нежности. Он суровый холодный чурбан, простите мне эти слова, Вайс. Бездушный, как его шестеренки. Несгибаемый, как чугунный лом. Но я рада увидеть его здоровым и невредимым. Скучала по нему, оказывается. Кто бы мог подумать!

Она окинула меня быстрым взглядом, ее блестящие глаза сразу зацепились за связку ключей у пояса, и за фонарь в моей руке.

— Куда-то отправляетесь? Туда, где темно? И туда, где грязно? Вы надели передник и нарукавники, а из кармана у вас торчат перчатки. Идете в подвал, в мастерскую Жакемара. Ну, я угадала?

— Угадали.

— Было нетрудно. Прогуляюсь с вами, если вы не против. А если против — все равно прогуляюсь.

— Зачем вы приехали сюда, Роза? — спросила я. С этой особой нужно говорить откровенно, мне ее не перехитрить.

— У отца разные дела с полковником. Недавно он разжился кое-какими деньгами, хочет, чтобы полковник помог ему правильно их вложить.

— Отец хочет выдать вас за фон Морунгена?

— Ха! Мой старик не прочь пристроить меня. Сначала это бесило, а теперь я призадумалась. Может, и правда остепениться? Надоело мотаться с отцом по странам и провинциям. Не поверите, у нас никогда не было своего дома. Этот замок весьма недурен, живала я в местах похуже, Августа знаю давно, и даже уважаю. А уважаю я очень немногих людей. Осталось уговорить полковника, и дело заметано. По крайней мере, он знает, что от меня ожидать. Я могу стать ему неплохой женой. К тому же говорят, в постели он хорош, а это для меня немаловажный довод. Необуздан, неутомим… — она цокнула языком с видом знатока, а я спросила сквозь стиснутые зубы:

— Вы расспрашивали его бывших возлюбленных? И много их было? Это они дали вам такие сведения?

Она посмотрела на меня и что-то прочла на моем лице, потому что ее взгляд стал злым и безжалостным, как у ее горностая. В жизни не встречала более проницательной особы.

— Если хотите забрать Августа себе, выбросьте эти мысли из головы, Вайс, — сказала она негромко. — Вы деликатная барышня, таким нужны ласковые, мягкие юноши. Которые будут вздыхать вместе с вами под луной. Вы ничего не знаете о полковнике, если испытываете к нему нежные чувства.

— Это вы ничего не знаете обо мне, — в последние дни я перетерпела немало, и дерзкими словами меня больше было не смутить.

— Вы хоть расспрашивали его о прошлом, о службе? Лучше не надо. Не расспрашивайте его о том, как он подавил восстание в провинции Шактар. Как расправился с зачинщиками и шпионами. Как судил дезертиров. Как снимал осаду с дворца Ашрафа. Вас затошнит от подробностей.

— Я знаю, что война — грязное дело.

— Все так говорят. Говорить и понимать — разные вещи.

— Август пережил многое. Это я понимаю. Куда лучше, чем вам кажется, — мое раздражение росло с каждой секундой, но я не давала ему воли. Роза меня интриговала. Мне хотелось, чтобы она и дальше говорила об офицере Шварце, которого знала с детства.

— Но при этом он всегда крепко спит ночью. Ему никогда не снятся кошмары, в то время как у ребят это обычное дело после боя. Все-таки лишившись сердца, он лишился и части души. Не то, чтобы это сделало его хуже… но люди не готовы относиться к такому спокойно.

— Вы неправы, кошмары ему снились, он мне сам говорил. А сердце — всего лишь орган. Какая разница, из чего оно — из плоти или железа!

— Вы заблуждаетесь, — Роза коварно улыбнулась. — Вы же практикуете магнетизм. Должны знать, что дух и тело неразрывны. Вот, послушайте, что говорят об этом туземцы Но-Амона…

Тем временем мы шли по коридору мимо изваяний, которые притаились в нишах или стояли на постаментах или выступали из стен. Роза скользила по ним оценивающим взглядом, иногда мимоходом касалась черепа или складок каменного одеяния.

— Наш полк долгое время стоял в Но-Амоне. Это страна песков и древних царей, которые возвели смерть в культ. Они строили каменные гробницы высотой до неба. Внутри хранятся их нетленные тела, укутанные в пропитанные благовониями льняные тряпки.

— Мумии. Я знаю.

— Тогда вы должны знать, что и Рейхенбах, и прочие виталисты, мистики и магнетизеры многое почерпнули из учения древних жрецов Но-Амона. Да и сам Жакемар, зодчий этого замка, тоже любил полистать их «Книгу теней». Он мечтал научиться переселять живой дух в неживое, как, говорят, умели жрецы. А также мечтал сохранить свое тело после смерти, чтобы в один прекрасный день вернуться к жизни.

Я слушала, затаив дыхание. Роза меня словно загипнотизировала. Она и сама походила на уроженку Но-Амона — смуглокожая, черноволосая, с безумными темными глазами. Пронзительная, как знойный самум. Она оказалась весьма подкованной в истории виталических учений, и о Жакемаре знала подозрительно много.

— Так вот, их верования… когда мертвого царя приготовляли к бальзамированию, из тела извлекали печень, желудок, кишки и легкие. И помещали в специальные сосуды-канопы. Но сердце не извлекали…

Она остановилась возле каменного скелета и любовно провела пальцами по грудной клетке, в глубине которой поблескивало медное сердце. Горностай соскользнул с ее плеча и через миг очутился меж ребер изваяния, а потом исчез узкой расщелине.

— И почему же они не извлекали сердце? — спросила я, когда пауза затянулась.

— Они верили, что после смерти сердце покойного будет взвешено царем загробного мира на великих весах. Если сердце окажется тяжелым от недобрых дел и помыслов, его проглотит страшное чудовище Ам-мут и душа будет обречена.

Роза положила руку на мое плечо, рывком притянула к себе — я почувствовала сладковатый запах сандала — и прошипела мне в лицо: