Из кустов на него смотрели два наполненных тоской и страхом лошадиных глаза. Тристан готов был биться об заклад, что в них стояли слезы. Вид у И-гуа был напуганный и жалкий.

— Что с тобой? — Тристан ласково потрепал коня по холке. — Ты не ранен?

— В том-то и дело, что нет! — Жалобный голос И-гуа напомнил Тристану детский плач. — Хотя лучше бы я был ранен или даже убит.

Тристан взял коня за уздечку и потянул на себя. Тот покорно поднялся и вышел из кустарника, после чего улегся на траву и уткнулся головой в землю.

— Что произошло? — допытывался Тристан. — На вас напали людоеды?

— Да, — вяло сказал И-гуа, — они напали внезапно, сзади. Схватили Виреля, Мисту и еще двух рыцарей, которые прятались в дупле трухлявого дуба.

— Что еще за рыцари?

— Не знаю, — покачал головой И-гуа, — но они очень трусливые. Когда я их увидел, то очень обрадовался. Решил, что они сейчас порубят людоедов в капусту. Но нет. Они полезли в дупло, где и были схвачены.

— А ты?

— Я струсил, — выдавил из себя конь. — Людоедам я был не нужен, и я пустился наутек, а они не стали меня преследовать.

— Не стали? Но ты же Фэ-Мушра!

— Что?

— Они учуяли твой запах и сказали, что ты Фэ-Мушра, редкий ингредиент какого-то блюда, которое мечтает приготовить каждый людоед.

— Надо же! — И-гуа задрал голову. — Я редкий ингредиент. Вот оно, лишнее подтверждение моей исключительности и уникальности.

— Раз они не стали тебя преследовать, — сказал Тристан, — значит, Фэ-Мушра — это не ты.

— Это точно. — И-гуа вновь уронил голову. — Я не ингредиент, я жалкий, никчемный трус, который бросил своих друзей на произвол судьбы.

— Что же такое Фэ-Мушра?

Тристан задумался, но ответ пришел сам собой. Конечно, это Миста. Она сама говорила — людоеды считают, что девочки вкуснее мальчиков, а рыжая девочка для них вообще лучшее на свете лакомство.

— Я не достоин звания боевого скакуна, ибо истинный конь никогда не бросит хозяина в беде, — не унимался И-гуа. — Боевой скакун примет бой вместе со своим господином и, если нужно, умрет за него, но никогда не покинет поля брани иначе, как по велению шпор, что вонзятся в его бока.

И из глаз И-гуа потекли лошадиные слезы.

— Я опозорил всех своих предков, — сокрушался конь. — Они сейчас смотрят на меня сквозь облака, и им стыдно, что их потомок повел себя как трусливый осел. Великий позор пал на их убеленные сединой гривы.

И-гуа зарыдал. Большие прозрачные слезы падали из его лошадиных глаз на траву, и вскоре подле коня образовалась небольшая лужица.

— Полно, И-гуа, — Тристан ласково потрепал его по гриве. — Еще ничего не потеряно. Скажи, ты знаешь, куда людоеды их потащили?

— Они что-то говорили про какую-то хижину возле ельника.

Не густо. Значит, надо искать ельник, но какой? Где именно эта хижина? Он обвел лес задумчивым взглядом. Да тут, должно быть, не одна тысяча ельников. И что теперь, все их осматривать? И вдруг его осенило. Он потянулся к луке седла и отцепил от него кожаную сумку, после чего извлек оттуда Живокарту.

— Хижина возле ельника, — произнес он, когда углы пергамента любезно распахнулись.

Живокарта засветилась, и в центре, посредине бескрайнего зеленого моря, образовалась красная точка. Тонкая полоска протянулась на северо-запад и тут же остановилась. На другом конце замигала надпись:

«Хижина-возле-Ельника, логово опасных и прожорливых людоедов в Дремучем лесу. Время пути от точки нахождения — один час три минуты».

— Поспешим, И-гуа, — сказал Тристан, — и если ты хочешь, чтобы твои предки гордились тобой, то несись так быстро, как только сможешь.

Он сел на коня верхом, и тот помчался вперед, как в ту ночь, когда, будучи еще лошаком, спас их с Вирелем от скваров.



Глава девятая. Хижина-возле-Ельника

Покосившаяся хижина, на крыше которой свили гнездо вороны, стояла посреди поляны, со всех сторон окруженной высокими темно-зелеными елями. Вокруг пахло смолой. Тут же, у самой хижины, расположился немыслимо уродливый идол с семью головами. Смотреть на это чудовище без содрогания было невозможно. Одна голова — с жидкой, но длинной бородой, как у людоеда, другая с загнутым клювом, точно у грифона, третья — от гарпии, четвертая — от тролля. Дерево, из которого был сделан идол, с годами потемнело, что придавало многоголовому монстру еще более жуткий вид.

Людоеды увлеченно занимались разведением костра. На опушке перед домом они сложили две большие охапки хвороста, вертел и глубокий чугунный котел. Затем Айсбайн принес факел и развел огонь, а Сихмон повесил над ним котел.

— Теперь убирайтесь, — строго сказала мамаша и замахала руками, прогоняя сыновей прочь.

Людоеды взвалили на плечи свои дубины и удалились в хижину.

— Наконец-то, — сказала мамаша, оставшись одна, — свершилось! И эта честь выпала мне, мамаше Кожыпоге. Я сделаю кихкилах! Скоро-скоро все людоеды Дремучего леса учуют запах кихкилаха и