Мы никогда не чуяли этого запаха, но легко узнаём его.

Старый Анушпар опустился на землю у костра и втянул ноздрями аромат, шедший от похлебки.

— Наверное, вы все-таки правы, — прохрипел старый людоед. — Фэ-Мушра в наших краях! Просто невероятно! Что же, выходит, я не зря послал своего внучка за поганками, пауками да червяками. Знатная будет приправа к вашему угощению.

— Эй, лоботрясы, — крикнула мамаша, — готовьте первого рыцаря.

— У вас и рыцари есть?! — воскликнул Анушпар. — Поразительно!

— Желаете аперитив? — учтиво спросила мамаша. — Могу предложить мухоморовую настойку.

— Благодарю покорно! У меня аллергия на тараканов.

Кожыпога вернулась к котлу, что же касается Анушпара, то он закрыл глаза и медленно раскачивался взад-вперед, сидя на земле перед костром. Тристан решил, что теперь самое время предпринять еще одну попытку. Он вновь раздвинул еловые ветки и высунул голову. Но не успел сделать и шага, как деревья на другом конце поляны вновь зашевелились и оттуда вышли еще два людоеда. Они сильно сутулились и еле волочили ноги.

— Мы спали в нашей хижине, — сказал один из них сиплым голосом, — и тут услышали аромат. Неужели вы, кума Кожыпога, поймали Фэ-Мушра? Но как, во имя семиглавой Нагги, Фэ-Мушра занесло в наши края?

— Не знаю, кум Кендюх, как Фэ-Мушра сюда занесло, — покачала головой мамаша, — но я готовлю кихкилах.

— Славный будет пир, кума, очень славный! — Второй людоед оказался женщиной.

— Да, кума Калжа, — кивнула Кожыпога.

— Мы послали нашего сына подальше в лес, — сказала Калжа, — чтобы он набрал воды из козьего копытца.

— На пиру! — вскричал старый Анушпар, мгновенно выйдя из полудремы. — Как можно? Мамаша Кожыпога готовит кихкилах, и за такой трапезой подобает пить вино из волчьих ягод! — Анушпар аж затрясся от возмущения.

— Верно, — сказала Калжа, — но у моего мужа сильная изжога. Стоит ему поесть горяченького, как тут же начинает болеть живот. Вот и приходится добавлять в вино целебную козью водицу.

— Не лучше ли подождать, пока еда остынет! — не унимался Анушпар. — Или вам обязательно портить добрую трапезу?

— Разумеется, лучше, — сказал Кендюх. — Но можно ли есть кихкилах холодным? Мне кажется, это будет неуважением к нашим славным традициям.

Тристан вынужден был снова вернуться в укрытие. Теперь на поляне находились четверо людоедов, не считая Айсбайна и Сихмона, которые вскоре выволокли из дома двух упирающихся рыцарей.

— Мама, — объявили они хором, — они мешают нам их чистить.

— Так свяжите их покрепче, — рассердилась Кожыпога.

Один рыцарь был маленький и толстый, другой — долговязый и худой. Тристан узнал Типуна и Вертопраха Бонвиванов, тех самых, что так не хотели участвовать в Турнире.

Братья отчаянно брыкались, но людоеды быстро сломили их сопротивление. И вот, связанные по рукам и ногам, Типун и Вертопрах уже лежали у костра.

К хижине пришли еще трое людоедов. Эти были ровесниками Сихмона и Айсбайна. Тристан запомнил, что одного из них звали Лок-Лак и он, судя, по всему, приходился внуком старому Анушпару. С собой этот юный людоед притащил целый мешок всевозможной дряни. Тут были отвратительные поганки, дохлые пауки с мерзкими мохнатыми ножками, дождевые черви, а также черные тараканы и сушеные ящерицы.

— Ай, умница внучек! — Анушпар потрепал молодого людоеда по голове своей дряблой рукой. — Всегда придумает что-нибудь этакое. Однажды ты станешь Чревоугодником.

— Но только после меня, — не переставая помешивать похлебку, сказала Кожыпога. — Эй, дети мои, вы будете, наконец, чистить рыцарей?

Тристан зажмурился, представляя себе жуткую картину. Бедные Бонвиваны, им предстоит мучительная смерть, а он ничем не может им помочь. Сихмон и Айсбайн уже тянули к братьям свои жуткие руки… К счастью, чистка ограничилась тем, что людоеды содрали со связанных рыцарей доспехи.

— Пускай сперва как следует прокоптятся, — сказала Кожыпога, не отрываясь от стряпни.

— Как же повезло вам, — с типично стариковской интонацией сказал Анушпар, — отведать кихкилах. Я в ваши годы о таком кушанье мог только мечтать.

Сихмон и Айсбайн накрыли на стол. Теперь там стояло девять тарелок, бутылка волчьего вина, какой-то чудовищный темно-серый салат и двадцать семь вилок, по три возле каждой тарелки.

— А будем ли мы петь? — спросила Калжа и мечтательно возвела глаза к небу. — Хорошее застолье должно сопровождаться душевной песней.

— Конечно, будем, — обрадовался Анушпар. — Как насчет песни про путеводный аромат?

— Да это же моя любимая!

Людоеды запели скрипучими, некрасивыми голосами, так что пение их больше напоминало вой ветра в водосточной трубе:

Сладкий путеводный аромат,

Брюхо наполняется урча-ни-ем.

Людоеды все домой спешат,

Нет на свете запаха прият-не-е.

Дома уже завтрак меня ждет,

Низкокалорийный мамин за-автрак.

На обед — жаркое и компот,

Как я обожаю его за-апах!

И ужин,

Вкусней его нет!

Проглочу я его одним ма-ахом!

Пирую,

Забыв про обед,

И, конечно, не помню про за-автрак!

Начинало смеркаться. Солнце медленно клонилось к западу, и над Хижиной-возле-Ельника сгущались сумерки. Тристан все еще не знал, что ему делать, а людоеды тем временем продолжали прибывать. Их собралось на поляне уже больше дюжины. Они сели в круг