Я бросил притворяться и полностью сконцентрировался на световом шаре. И вздохнул с облегчением, когда Найтингейл разрешил наконец передохнуть.

— Очень хорошо, — сказал он. — Думаю, еще немного, и можно переходить к следующей форме.

Отпустив шар, я перевел дух. Найтингейл подошел к одному из столов — перед тренировкой я оставил там свой мобильный телефон, — и принялся налаживать микроскоп, который я обнаружил в одном из здешних шкафов красного дерева.

— Знаете, что это? — спросил он, положив руку на медный тубус.

— Подлинный микроскоп Чарльза Пэрри, пятый номер, — ответил я. — Я смотрел в Интернете. Он сделан в 1932 году.

Кивнув, Найтингейл склонился над объективом и принялся изучать внутренности моего телефона.

— Думаете, на него воздействовала магия? — спросил он.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил я. — Осталось узнать, как и почему.

Найтингейл переступил с ноги на ногу, вид у него был обеспокоенный.

— Питер, — проговорил он, — вы не первый мой ученик, который обнаруживает пытливый ум. Однако я не хочу, чтобы пытливый ум мешал вам выполнять свои обязанности.

— Хорошо, сэр, — сказал я. — Я займусь этим в свободное время.

— Кстати, подумайте насчет каретного сарая, — сказал Найтингейл.

— Сэр?

— Я имею в виду этот ваш кабель. Сложные защитные чары пугали лошадей, поэтому их комплекс не затрагивает каретный сарай. Уверен, вам очень пригодится интернет-связь.

— Да, сэр.

— Для всех видов развлечений, — закончил свою мысль Найтингейл.

— Сэр.

— А теперь, — скомандовал наставник, — следующая форма: «Импелло».

То ли у каретного сарая изначально был второй этаж — для выездных лакеев или еще для кого — и его потом где-то в двадцатые годы перестроили, то ли второй этаж надстроили позже, когда закладывали кирпичами старый въезд, сказать сложно. Так или иначе, теперь наверх вела красивая кованая винтовая лестница. Когда я впервые осмелился подняться по ней, то обнаружил приятный сюрприз: по крайней мере треть покатой крыши с южной стороны была застеклена. Стекло было мутное, грязное, несколько секций треснуло, но тем не менее оно пропускало достаточно света, чтобы можно было разглядеть груду каких-то вещей, затянутых чехлами от пыли. В отличие от мебели в «Безумии», пыль покрывала этот хлам толстым пухлым слоем — видимо, Молли никогда не заглядывала сюда с тряпкой.

Если бы, обнаружив шезлонг, ширму, расписанную в китайском стиле, и набор керамических вазочек для фруктов, я еще не понял, для чего служило данное помещение, то, увидев мольберт и высохшие от долгого неупотребления кисточки, наверняка бы догадался. Кто-то устроил здесь художественную мастерскую, и батарея пивных бутылок, ровным рядком составленных у южной стены, только подтверждала мои догадки. Возможно, это был какой-то ученик вроде меня — или же маг, страдавший алкогольной зависимостью в запущенной форме.

В углу, аккуратно завернутые в коричневую бумагу и перевязанные веревочкой, стояли картины. Холст, масло. Несколько натюрмортов, а также портрет молодой женщины, написанный довольно неопытной рукой. Но даже несмотря на небрежное исполнение, было заметно, что женщине очень не по себе. Ее дискомфорт ощущался почти физически. Следующий портрет был написан гораздо более профессионально. Он изображал джентльмена эпохи короля Эдуарда. Джентльмен сидел, откинувшись, в том самом плетеном шезлонге, который я только что обнаружил под одним из чехлов. В руках у него была трость с серебряным навершием. На миг я подумал, что это Найтингейл, но человек этот казался гораздо старше, и глаза у него были голубые. Может, Найтингейл-старший? Следующая картина, работы, вероятно, того же мастера, была выполнена в стиле ню. Увидев лицо натурщицы, я был так поражен, что поднес картину поближе к окну, чтобы присмотреться получше. Но нет, ошибки быть не могло. Это была Молли. Бледная, обнаженная, она полулежала в шезлонге и смотрела куда-то в сторону из-под тяжелых полузакрытых век. Одна ее ладонь была опущена в вазочку с вишнями, стоявшую на столике рядом. Поскольку полотно было импрессионистским, с крупными мазками, я не мог с уверенностью сказать, что в вазочке лежали именно вишни. Однако было отчетливо видно, что это какие-то ягоды — мелкие и темно-алые, точь-в-точь как губы Молли.

Осторожно завернув картины обратно в бумагу, я вернул их на место. Потом тщательно осмотрел комнату на предмет прогнивших или потрескавшихся балок — в общем, всего того, что делает пребывание в помещении небезопасным.

В дальнем конце комнаты я обнаружил запертую служебную дверцу, над которой висела длинная балка с крюками, служившая, вероятно, для того, чтобы класть сено в кормушки упряжным лошадям. Я потянулся проверить, надежно ли она закреплена, и, случайно глянув в окно, увидел в одном из окон верхнего этажа особняка лицо Молли. Не знаю, чему я удивлялся больше — что кому-то удалось уговорить ее раздеться донага или же что за последние семьдесят лет она ничуть не изменилась. Молли тут же исчезла — вряд ли она успела меня заметить.

Обернувшись, я вновь оглядел комнату.

Годится, решил я.

В разное время кто-то из маминых родственников обязательно зарабатывал на жизнь уборкой офисов. Это занятие стало для целого поколения эмигрантов из Африки такой же устойчивой традицией, как процедура обрезания и любовь к футбольной команде «Арсенал». Мама сама так работала и частенько брала меня с собой на службу, чтобы не нанимать няню. А когда африканская мама берет сына с собой на работу, это подразумевает, что он будет работать вместе с ней. Поэтому я очень быстро выучился обращаться со шваброй и тряпкой для окон. И вот на следующий день, завершив занятия, я вернулся в каретный сарай с пакетом резиновых перчаток и пылесосом «Ньюматик», позаимствованным у дяди Тито. Должен сказать, убираться в помещении при помощи пылесоса мощностью в тысячу ватт — это совсем другое дело! Единственное, о чем я теперь беспокоился, — как бы не повредить пространственно-временную ткань Вселенной. Через Интернет я нашел мойщиков окон, и пара склочных румын теперь оттирала мою застекленную крышу, в то время как я сам сооружал рычаг, дабы снять из-под потолка балку с крюками. За этим занятием меня застали грузчики — они привезли телевизор и холодильник.

Кабель должны были провести только через неделю, а пока я принялся усердно тренироваться и заодно начал выяснять, где можно найти Отца Темзу.

— Его поиски — хорошая практика для вас, — сказал Найтингейл. — Это поможет вам получить общее представление о фольклоре долины Темзы.

Я попросил хоть какую-нибудь подсказку, и Найтингейл сообщил, что Отец Темза всегда считался духом-перипатетиком. Согласно Гуглу, это слово означает «странствующий, бродячий, кочующий». То есть толку от той подсказки было чуть. Нет, я, конечно, не спорю — мои представления о фольклоре долины Темзы, несомненно, расширились, только вот вряд ли мне удастся блеснуть ими на ближайшей викторине в пабе.