– Что такое? – насторожился профессор, когда Галина Федоровна вдруг замолкла.

– Ну, как вам сказать, – пробормотала она. – Пожалуй, в последнее время, перед тем как попасть в больницу, она изменилась. Стала тревожной, дерганой какой-то. Оглядывалась по сторонам, понижала голос, разговаривая со мной…

– Как будто боялась, что вас подслушивают?

– Мне точно так и казалось! Хотя сама Настя ничего не говорила.

– То есть не жаловалась?

– Нет. Она словно… виноватой себя чувствовала!

– Виноватой?

Любавин задумался. Как он и подозревал, клиническая картина всех погибших при пожаре пациентов «Горки» словно под копирку была списана с одного и того же сценария. Нормальными с виду людьми, уважаемыми, немолодыми, внезапно овладевало бешенство. Они начинали бросаться на окружающих, будто обороняясь от невидимых нападающих, в результате чего оказывались за больничными стенами. А через короткое время трагически окончили свои дни, задохнувшись угарным газом.

– Вы присутствовали в момент, когда Анастасию госпитализировали? – задал вопрос профессор.

Старушка сокрушенно покачала головой.

– Нет, но другие соседи рассказывали, что это было ужасно: Настя словно превратилась в дикую кошку, кричала, царапалась! Я бы ни за что не поверила, однако о припадке заявил не один сосед, а сразу несколько. Все произошло в семь часов вечера, и большинство уже вернулись с работы.

– А вы?

– Я гостила у дочери. Приехала, а они мне, дескать, Настеньку в психушку забрали!

– У вашей соседки есть родственники? – спросил Любавин.

– Да какие родственники, одно название! – развела руками Галина Федоровна. – Сын у Настеньки есть, да он с самой свадьбы под пятой у жены, чтоб ей пусто было! Приехала деваха из Краснодара, ни кола ни двора, схватилась за первые попавшиеся штаны, а они Данькины оказались.

– Данька – это сын Анастасии, я правильно понимаю?

– Правильно, правильно. До того, как появилась Наташа, все было отлично. Это она рассорила мать с сыном. Уж как она, должно быть, обрадовалась, когда свекровь в психушку отправили! А потом вот и умерла Настя – удачное стечение обстоятельств.

– Значит, теперь в квартире Анастасии живет сын с семьей?

– Верно, – кивнула Галина Федоровна. – Как же Наталья мечтала заполучить эту жилплощадь – вы даже представить себе не можете! Данька все пытался убедить мать разменять квартиру, но как разменять-то? Она однокомнатная, а Наташка хотела отдельную жилплощадь, барыня!

– Они вместе жили?

– Не-е-ет, что вы! Настенька не возражала, но хабалка эта, Наташка, не соглашалась жить со свекровью. Поэтому они снимали квартиру. Данькиной зарплаты еле-еле хватало на то, чтобы сводить концы с концами, поэтому они постоянно третировали Настю. Она уже готова была сдаться и переехать в коммуналку, однако Наталье и этого оказалось мало: она хотела, чтобы свекровь еще и денег им дала на покупку квартиры!

С одной стороны, картина вроде бы вырисовывалась: все погибшие при пожаре занимали чересчур много места. С другой – не хотелось верить в то, что гибель трех пациентов была спланированной акцией. Такой цинизм казался невероятным, и Любавин надеялся, что если уж госпитализация и была предусмотрена заранее, то пожар, по крайней мере, произошел случайно!

* * *

Парень выглядел жалким и несчастным, но Иван не обманывался насчет заключенных: все они «невинно осужденные» люди, воспринимающие каждого посетителя как шанс просочиться на свободу. Годами они сидят за решеткой и строчат апелляции. Адвокатам своим они давно надоели, и те с неохотой приходят, чтобы в очередной раз «выполнить свой долг», понимая, что надежды на пересмотр дела нет.

Думитру, или попросту Дмитрий Брагиш, смотрел в ледяные глаза незнакомого следователя, не зная, радоваться ему или огорчаться. У Дмитрия имелись основания скорее опасаться, нежели надеяться – в конце концов, длинный шлейф правонарушений, тянувшийся за ним с самого Тирасполя, кое о чем говорил!

Тем не менее сидевший напротив человек действительно хотел знать, как к Брагишу попали те злополучные подсвечники. Возможно, он и в самом деле пытается разобраться в том, в чем не пожелали копаться пять следователей?

– Значит, говоришь, нашел подсвечники? – повторил за Дмитрием Паратов.

– Нашел, – буркнул тот, исподлобья глядя на собеседника и пытаясь угадать, верит тот ему или нет. – Целый мешок добра.

– А что еще в мешке было?

– Шуба, посуда какая-то…

– А цацки были?

– Цацки? – наморщил гладкий лоб Брагиш. – Не, цацек не было.

Получается, если парень говорит правду, драгоценностей Вероники Рощиной среди брошенной «добычи» не было? Значит ли это, что убийца, пожертвовав безделушками вроде шубы и подсвечников, не решился избавиться от дорогих украшений и оставил их себе?

– Где мешок-то нашли? – поинтересовался Иван.

– Там контейнер стоял.

– Где – там?

– Ну, у дороги.

– И что он там делал?

– Ну, мусор-то надо убирать, вот там контейнер и поставили, прямо у дороги, чтобы, значит, толстосумы… жители поселка то есть, свозили туда свои отходы.

– Понятно, – кивнул Иван. – Куда шубу дел?

– Я ее Мухе передал… Лотяну то есть.

– Это подельник твой?

– Да какой он подельник-то! Говорю же, и на суде говорил – никого мы не убивали, не грабили!

– Прям уж никого?

– Мы никогда мокрухой не баловались, не про нас это! Это тот мужик сделал, точно говорю!

– Какой такой мужик? – навострился Паратов.

– Ну, тот, что мешок выкинул.

Судя по протоколу допроса, ни о каком «мужике», выбросившем мешок с вещами Рощиных, ни один из задержанных не говорил. Они утверждали, что нашли мешок в контейнере – и все.

– А ты следователю о нем говорил? – спросил он Брагиша.

– Естественно! – развел руками сиделец. – И Муха… Лотяну то есть, тоже говорил, только он нас как будто не слышал. Сказал, дескать, мы придумали мужика, чтобы самим не отвечать по закону… А за что отвечать-то, если мы никого не убивали, не грабили?!

– Ладно-ладно, – поморщился Паратов, – заткни шарманку: «не убивали, не грабили»!

Брагиш насупился и замолчал. Тем не менее в его душе зародилась крошечная надежда: а вдруг этот следак не просто так интересуется? Может, есть шанс выбраться отсюда? Если так, то он, Думитру, сразу домой поедет – ни минуты в этом сыром Питере не останется! «Культурная столица», чтоб ее! Не нужна ему эта столица – к мамке поедет, она, поди, все глаза выплакала! А дома виноград, абрикосы…