— Дамы! Дамы! Ну что вы? — вопит Феликс.

Он хочет разнять их, но можно ли умиротворить голосом двух разъярённых зверей? Ему достается от их зубов, ног. Смелые люди вытаскивают его из сейсмической зоны, ибо он мешает смотреть. Берта срывает лифчик у рыжей. Возгласы удивления и разочарования слышатся из толпы собравшихся, ибо поплавки мамзели выполнены из губчатой резины. Ее пышная грудь? Две вафельки!

Берта ликует! Она показывает трофей.

— Полюбуйтесь этой авторезиной «Данлоп С. П. Спорт», — пыхтит Толстуха, — и вот этим мисс Моязадница соблазняет месье! У неё их лижет Мишлен[44]! Ты, овца, ты не грудь выставляешь, а присоски для раковины! Ха! Да они дефективные, эти хмыри, которых тебе удалось снять. Вместо женщины, у которой кое-что есть, они довольствуются резиновыми изделиями! Они занимаются любовью с автошинами!

Парализованная от смущения, рыжая закрывает руками то, что всё же приходится назвать грудью, французский язык не так богат, как кажется. Жест Фринеи[45]!

Мадам Берю хохочет.

— Зачем ты прикрываешься руками, если тебе нечего прятать? — смеётся она. — Хочешь, покажу тебе настоящую грудь?

— Уи! Уи! Йес! Си! Иа! — ревут присутствующие на едином для всех эсперанто.

Польщённая, вдохновлённая, воодушевлённая успехом, она продолжает распрягаться, наша маркитантка! Монгольфьер (с лямками) улетает. Ей не жалко показать свои прелести. Она трясёт ими перед исступлённой толпой! Слышатся возгласы одобрения. Всеобщее веселье! Некоторые стыдливые пассажиры (редчайшие на борту) бросают ей серпантин. Другие протягивают фужеры с шампанским. Американский импресарио спрашивает у интенданта, кто агент этой особы, ибо он хочет подписать с ней контракт для одного кабаре в Лас-Вегасе.

Во время этого шурума и этого бурума я подхожу к Старику. Архилысый в бешенстве.

— Этих Берюрье нельзя выпускать на люди! Мы их высадим в первом же порту! Я потребую отставки вашего инспектора! Если бы я взял с собой на «Мердалор» вагон свиней, они были бы не так заметны. Мне стыдно за себя, за полицию, за Францию!

У него слёзы на глазах. Он кладёт свою вставную челюсть в карман, чтобы не клацать зубами. Он подавлен донельзя. Он испытал падение в пропасть.

— Скажите Берюрье, что если он не отправит спать свою грымзу немедленно, я попрошу капитана взять её под стражу.

— Хорошо, Босс. Только, поверьте, у нас есть кое-что поважнее, чем мамаша Берта.

— То есть?

Мне не хочется убивать его.

— Я полагаю, вы знаете моего кузена Гектора Дэра, господин директор?

— Гм-м-мхр! — отвечает Старик, выражая одновременно согласие и безразличие.

— Он и есть тот самый частный детектив компании «Паксиф».

Если бы Папа нашел гусеницу в салате или грыжевый бандаж шеф-повара в своём пюре, он бы и то не состроил такую гримасу.

— Частный детектив! — шепчет он голосом амстердамского ювелира, которому предлагают кольцо из меди.

Я покидаю их.

Если Босс должен перенести инфаркт, я предпочитаю не быть его причиной.

* * *

— Берта? — бормочет Берю. — Берта? Погоди, мне это имя о чём-то говорит… Ах да, не моя ли это законная супруга?

Набрался до горловины. Глаза на уровне рта, скулы фиолетовые, волосы слиплись, язык еле ворочается.

— Хороша твоя законная супруга, Толстый Мешок! Посмотри на неё, она уже полуголая на площадке!

— Пусть она живёт своей жизнью, а я своей доволен! — с безразличием говорит Толстяк. — Лучше посмотри, какую крошку я снял.

Он показывает на богиню с мушкой на лбу. Глаза, как горящие угли! Ресницы настоящие и длиной не меньше десяти сантиметров.

— Можешь базлать спокойно, она не рубит по-французски, — уверяет мой друг. — Ее дятел тоже. Он из Буэн-Зареза и чешет только на испанском, но баба переводит для меня на английский. Кажется, он король говяжьей тушёнки.

Доблестный смеётся с бульканьем и множеством пузырей.

— Рогатый скот всё же накладывает свой отпечаток. Похоже, он таскает чудовую парочку рогов, этот мутный! Я ему сказал, что я главный директор Компании, чтобы быть с ним на ровной ноге. Эти толстосумы тебя уважают, только когда думают, что ты набит баблом так же, как они. Так, давай я тебя представлю. Чёрт, я забыл, у него такое имечко, что язык поломаешь.

Он гладит грудь молодой индуски.

— Вот зе нэйм оф йо кореш, май птит лав? — спрашивает он у черноволосой богини. — С’кузми, но я не римемба.

— Алонзо-Бистро-И-Упьемос-де-Монсеррат! — декламирует кадра Берю.

Южноамерикос в смокинге с блёстками похож на слона, который косит под метрдотеля в ночном заведении. Рябая кожа цвета дыма сырого дерева, как минимум три дюжины золотых зубов, очки с роговой оправой больше, чем иллюминаторы «Мердалора», и живот, который свисает между его расставленных ног.

Я приветствую его кивком. Похоже, он набрался в два раза больше, чем Берюрье.

— Если я правильно понял, — шепчет мне Александр-Бенуа, — он не способен на экстаз, потому что его мамон не даёт ему присовокупиться, как следует. Так что его единственное удовольствие — это смотреть, как долбается Канкопашутта, которую ты лицезреешь. У него такое брюхо, что он даже не может вытащить птенчика рукой, чтобы побрызгать. Бедняге, чтобы отлить, нужно зеркальце заднего вида и зажим для огурцов, грустно, правда? Потерять контакт с самим собой…

Пухлый сочувственно роняет слезу.

— Короче, — объявляет он, — я согласился подрихтовать его мышку сегодня вечером. Надо всегда помогать ближнему, если это в ваших силах.

Он кладёт свою могучую десницу на припухлости индуски.

— Что касается сил, можешь быть спокоен, парень, у меня они есть!

— Сначала, умоляю тебя, иди, уложи спать свою молочницу, иначе у Босса начнётся горячка. Он попросил меня сказать тебе это.

— Можешь ему сказать, что свои ультиматы он может засунуть себе в ж…, — отвечает Пухлый.

— Спасибо, Берюрье! — скрипит Старик.

Он здесь вместе с Гектором.

Александр-Бенуа становится грустным.

— Нехорошо подслушивать, Патрон, — ворчит он.

— С этой минуты можете считать себя уволенным, — объявляет Дир. — Идёмте, Сан-Антонио, пусть это животное занимается блудом, как и его жена.