— Да что они, совсем идиоты, здесь оставаться? — патетически вопрошал Педро. — Давно б уже всех арестовали, а многие бы болтались в петле.

Громов ничего не говорил — думал, насколько это было возможно сейчас, за стаканом вина. Образ иезуита в начале просвещенного восемнадцатого века — это вовсе не жаждущий крови еретиков упертый фанатик с пылающим, как у «старых большевиков», взором, а человек вполне образованный, интеллигентный, умный… и вместе с тем не знающий жалости в своих тайных орденских делах.

Тот визитер… и стрелок с мушкетом… если это один и тот же человек — то почему б ему не оказаться иезуитом? Секта «Барон Рохо» — несомненное антихристианское зло, вот проклятый иезуит и воспользовался Андреем, по сути, подставив его… а заодно — и несчастную баронессу Бьянку! Могло так быть? Да конечно могло. Только вот Громов даже лица незнакомца не видел, а по голосу вряд ли сможет узнать. И что остается делать? А ничего! Искать, как искал, капитана Гарригу. Правда, нынче придется действовать самому, без агентов — не надо посвящать в поиски лишних людей, тем более что по-каталонски молодой человек уже говорил достаточно бегло, и даже освоил кастильский.

И все же, по здравому размышлению, для начала Андрей отправил в гавань слугу — просто пошататься да пособирать сплетни. Жоакин явился еще до обеда с разбитым носом — зарядили в какой-то таверне в лицо, едва только услышали о капитане Гарриге.

— Видать, редкостный поддонок этот капитан, — покачал головой сеньор лейтенант. — Раз уж тут его так «любят». Впредь нужно быть осторожнее. И кто тебя ударил, запомнил?

— Да уж запомнил, — смыв под рукомойником кровь, Жоакин обернулся и шмыгнул разбитым носом. — Хозяин таверны «Два креста» — жилистый такой, чернобородый, бывший матрос или даже боцман.

— Откуда знаешь, что матрос? — насторожился Громов.

— Да видно, — Жоакин пригладил волосы. — Широкие плечи, рыжая, с проседью, борода. Ходит вразвалочку, на левом запястье татуировка — якорь, да и зовут его все — Камило Моряк, ага.

— Так-так, — надевая кафтан, покивал молодой человек. — Камило Моряк, значит? Таверна «Два креста». Это где?

— Ближе к рыбацкой деревне, сеньор.

— Ага, знаю. Тот еще райончик!

— Вот и я о чем! — сверкнув глазами, вскинулся парень. — Вы что же, господин, собираетесь пойти в эту чертову забегаловку один? Нет-нет! Я пойду тоже.

— Сидеть! — приказал сеньор лейтенант строгим и непререкаемым тоном, каким обычно говорит с новобранцами какой-нибудь старшина или сержант-сверхсрочник. — Тебя там запомнили, нос, вон, разбили. Хочешь, чтоб оторвали голову или, скорее, сунули под сердце нож?

— Но сеньор…

— Молчать, я сказал! И никогда не смей прекословить. Лучше скажи, что этот Камило за человек? Я знаю, парень ты наблюдательный и неглупый.

Весьма довольный хозяйской похвалой Жоакин смущенно потупил взор и улыбнулся:

— Ну само собой, кое-что я заметил, ага. Там такой двор за таверной, просторный, как паперть. Во дворе старый баркас, и большая кадка с водою — местные мальчишки пускают там кораблики, старик Камило это дело любит, частенько выходит, курит свою трубку, смотрит, мальчишкам советы дает.

— А про матросское прошлое свое не рассказывает?

— Я не слышал, — слуга покачал головой. — Думаю, даже и вспоминать-то не любит: что-то у него там произошло нехорошее с капитаном «Барона Рохо».

— Это ты с чего так решил? Впрочем, вижу…

Потрепав парня по плечу, Громов наказал ему пополнить запасы вина и, спустившись вниз, вывел из сарая служебную лошадь. Все ж таки хорошо, что он находился сейчас на королевской службе — пусть жалованье никогда вовремя не платили, зато аккуратно выдавали паек, ром и фураж для лошади, содержание которой в противном случае обошлось бы весьма недешево.

На этот раз сеньор лейтенант оделся попроще — темно-зеленый, грубого сукна, кафтан без всяких украшений, черная широкополая шляпа с узенькой ленточкой и без всяких перьев, на боку конечно же шпага, куда ж без нее? Плащ — тоже бедненький — Андрей позаимствовал у Жоакина, создав себе образ некоего небогатого — а, точнее, откровенно бедного — дворянина, ищущего службы или лучшей доли. Таких в ту пору в Испании было множество, впрочем, как и всегда — именно такие вот бедные, на все готовые, испанские парни, умеющие лишь воевать, и разнесли когда-то в клочья все индейские царства Америки. Конкистадоры, мать их за ногу!

Нынче было воскресенье, и Громов по пути заглянул в церковь Святой Марии Морской, большую часть обедни пропустил, но оставшееся время отстоял честно, молясь за удачу и здравие всех своих знакомых — здесь — и родных — «там». Хотел еще поставить свечку за упокой души несчастной безвременно погибшей Бьянки, но почему-то не поставил… что-то помешало… или кто-то нечаянно толкнул под руку, да и как раз и служба уже закончилась.

Выйдя из храма вместе с толпою по-праздничному одетых людей, Громов уселся в седло и, не торопясь, поехал вдоль старой городской стены, там, где в будущем проляжет широкая виа Лайэтана. Узкая ныне улочка вывела всадника в порт, в том месте, где стоял — будет стоять — городской почтамт, и начиналась — или заканчивалась — пассео Колон — улица-набережная Колумба.

Улицы, как и вся набережная, были полны людьми. Что и говорить — воскресенье, да и погода вполне благоприятствовала променаду: еще с утра небо хмурилось, плача нудным серым дождем, а вот к обеду распогодилось, ветер унес тучи куда-то далеко за гору Тибидабо, небо засияло голубизной, и яркое золотисто-желтое солнышко, отражаясь в окнах домов, пролегло лучистой дорожкою в море.

Помня слова Жоакина, молодой человек, повернув лошадь налево, где на месте будущего Французского вокзала нынче раскинулся довольно-таки трущобный по местным меркам район неказистых домиков и крытых соломою хижин. Таверна «Два креста» располагалась не там, а ближе к морю, в гавани, соседствуя с небольшими, но вполне приличными домами, сложенными из серых камней. Ведущие во двор таверны ворота, как и говорил Жоакин, оказались открытыми нараспашку, многие посетители заведения уже пили там же, во дворе, вино, наблюдая за корабликами, плавающими в огромной деревянной кадке, больше напоминавшей небольшой бассейн.

Заказав у проворно подбежавшего служки вино с нехитрой закуской, молодой человек, слегка поклонившись, присел на бревно, положенное рядом с кадкой. На бревне этом уже расположились посетители, пили вино, болтали, а кое-кто стоял вокруг кадки, деятельно комментируя плавающие там корабли. В числе этих вот «знатоков» Громов сразу же узнал хозяина заведения, Камило по прозвищу Моряк. Все так, как описывал Перепелка, — коренастый, широкоплечий, окладистая рыжеватая борода с проседью. Бывшему моряку на вид казалось лет пятьдесят, а может, и больше — смуглое морщинистое лицо его, излучающее самое истинное добродушие и довольство, иногда искажалось презрительной ухмылкой — когда комментаторы путались в морских терминах или несли совсем уж откровенную чушь. Окрестные детишки — те, что пускали кораблики — похоже, искренне обожали старика, называя его «дедушкой Камило», да и тот относился к ним соответственно: ласково разговаривал, гладил по головам, даже угощал какими-то вкусностями.