дальнобойщик в клетчатой рубашке. Мужчину звали Глебом, а его подельницу – светловолосую официантку с вульгарно-малиновой помадой – Галиной. Все внутри меня кричало, что это было на самом деле. И какое же разочарование я почувствовала, поняв истину:

– Ты со Смирновыми заодно. – Я забрала телефон из раскрытой ладони.

На мгновение в глазах Никиты отразилась боль, но он быстро совладал с собой, надев на лицо бесстрастную маску. Объятия ослабли. Каримов отступил на шаг назад и убрал руки в карманы куртки.

– Мы не заодно, – коротко отрезал Ник без малейшей доли тепла в голосе. – Ася, у меня нет выбора. Я обязан подчиняться.

– Обязан затравить новенькую, выставив ее посмешищем? Что они тебе пообещали? Рекламу для магазина папочки, вставленную в ролик?

Каримов безмолвно раскрыл рот, смотря то на меня, то на нечто позади. Я обернулась и увидела машину Смирнова. Она все стояла на подъездной дорожке, а водитель без стеснения наблюдал за развернувшимся представлением.

– Ася. – Ник дотронулся до моего плеча, призывая обратить внимание на него. – Какая травля? Какая реклама? Ася, о чем ты?

Резким движением я сбросила его руку с плеча:

– Очевидно, неудавшаяся.

Я вложила в слова всю накопленную обиду и злобу. Все повторялось, хотя я так надеялась, что в Ксертони все будет по-другому. Предательство отдавало горечью во рту. Хотелось расплакаться здесь, посреди дороги, но меньше всего я желала доставить удовольствие двум заигравшимся мальчишкам, а потому уверенным шагом направилась к подъезду. Дверь за мной оглушительно захлопнулась, подарив спасительную тишину. Не находя больше сил, я опустилась на ступеньку и заплакала.

Не знаю, сколько я просидела в сыром темном подъезде, предаваясь рыданиям. Вместе со слезами наружу изливались все обиды и невзгоды за прошедшую пару месяцев. Точно инородный предмет, Ксертонь отвергала меня с момента приезда, не позволяя ни узнать себя, ни хотя бы попытаться сблизиться. Все зачатки доброго и хорошего оборвались в один день. Дружба, которой я дорожила и которая, как мне казалось, могла перерасти в нечто большее, обернулась предательством. С девушками в классе я не находила общий язык, но, сказать по правде, это случилось не впервые: в Ростове у меня были лишь две близкие подруги, которые растворились в ксертоньском тумане и перестали отвечать на сообщения в Сети. Помню, в начальной школе дела шли лучше, но начиная с седьмого класса я отдалилась от большинства, просто не поспевая за изменениями, которые безжалостно наступали на пятки, твердя, что мне нет места во всеобщем витке взросления. Наверное, именно про таких, как я, говорили «родилась не в то время».

Утерев слезы, я поднялась в квартиру. Стоило открыть дверь, как с порога меня встретил пленяющий аромат блинов. С кухни доносилось шипение масла и неразборчивые голоса из телевизора. Должно быть, Костя фоном слушал новости во время готовки или смотрел какую-то передачу. Неужели он в хорошем настроении?

Сняв обувь и повесив куртку на крючок, я заглянула в зеркало. Для человека, который дважды плакал за один день, лицо выглядело вполне свежим. Удивительно.

Пригладив непослушные волосы, которые от лесной влажности завились еще сильнее, я мелкими щипками прошлась по лицу, придавая румянец, будто только вернулась с улицы. Расправив плечи, я одернула книзу кофту и глубоко вдохнула, готовая ко всему – этот день уже не мог стать хуже, а значит, и не стоит переживать напрасно.

Пройдя в кухню, я застала Костю стоящим у плиты. Через плечо у отца было переброшено полотенце. Подхватив сковородку за ручку, Костя ловким движением заставил блинчик перевернуться на другую сторону. Когда еще влажное тесто соприкоснулось с пылающей поверхностью, от сковородки пошел пар, а шипение стало громче. Всегда думала, что кулинарные способности Кости заканчиваются на жарке яичницы или, на худой конец, разводимой водой каше. Я прислонилась к стене, обняв себя руками, насколько это было возможно, и молча наблюдала, как один за другим румяные блины отправляются к собратьям на тарелку.

– Ты чего там притихла? – сказал отец, на мгновение обернувшись. – Доставай из холодильника масло и смазывай блины.

Я сделала, как он просил. Встав сбоку от Кости, я пододвинула ближе тарелку с блинами и принялась промазывать один за другим с помощью ножа с полукруглым концом. Намасленные блины отправлялись на другую тарелку. Как только у Кости был готов очередной горячий диск, он отправлял его ко мне.

– Мария звонила, – осторожно начал отец и остановился, наблюдая за моей реакцией. Я старалась не выдать себя, сосредоточившись на уникальном узоре блина, что ждал очереди.

– Мы поговорили обо всей этой ситуации с маньяком в городе, о твоей безопасности. Долго говорили. Раза два успели переругаться. – Костя мечтательно улыбнулся, точно подобные разговоры с мамой напоминали ему о прошедших днях совместной жизни. – Она предложила, чтобы ты вернулась в ноябре в Ростов. Если это то, что тебе нужно, я не стану возражать. Наоборот, буду только рад, если ты окажешься как можно дальше от местных неприятностей.

Он запнулся, будто каждое слово отнимало много сил. Плечи чуть осунулись, а последний блин пригорел.

– Ах ты… – раздосадованно произнес Костя и с усилием отделил лопаткой пострадавшего от сковородки. Подбросив блин на вершину стопки собратьев, отец достал тарелки и приборы. Последовав его примеру, я смазала последний блин и осторожно подхватила тарелку обеими руками, после чего отнесла к столу. Хлопнула дверца холодильника, и через мгновение Костя сел рядом со мной на диван, прижимая к себе рукой банки сгущенки, клубничного варенья и меда. В нашей семье все любили сладкие начинки.

Потянувшись к блинной стопке, отец отсчитал три штуки и переложил на тарелку. Я стянула с верхушки только один и щедро залила на тарелке вареньем, даже не думая отмерять ложкой: лила прямо из банки, смотря, как красиво тянется вязкая жидкость.

– Прямо как в детстве, – сказала я вслух и улыбнулась. Костя по-отечески потрепал мои волосы.

– Слушай, с утра, – осторожно начал он, – я погорячился. Сам был молодым и понимаю, правда понимаю, как тебе хочется веселиться. Свободы, в конце концов. Но я… я просто не могу этого тебе дать. Не представляю, как смогу простить себя, если с тобой что-нибудь случится.

Подобные речи от отца звучали неоднократно, за тем исключением, что сейчас голос звучал мягче, а слова осмотрительнее. Я понимала, что все сказанное призвано успокоить. Объяснить мне важность принятия таких решений и примирить с реальностью, но я не могла, даже теперь, когда Ксертонь дала мне отпор. С чего я вообще решила, что смогу жить здесь? Построить будущее? Ксертонь ничуть не лучше Ростова, если подумать. Во