Пьем.

Тут-то и долетел сквозь общий гомон и фаянсовое постукивание посуды Наташкин голос:

— Мальчишки, не знаете, кто это там такой красивый?

Корховой перехватил ее взгляд и повернулся туда, куда Наташка смотрела. Краем глаза успел зацепить, что туда же невольно уставился и Фомичев.

— Да Алдошин же, — удивленно сказал Корховой.

— Алдошина я знаю, — нетерпеливо отозвалась Наташка. — Нет. Рядом. Только что к нему подошел…

Сутуловатого жеваного субъекта лет сорока, который и впрямь нарисовался возле Алдошина, что-то ему втолковывая, вряд ли можно было назвать красивым. Разве что в издевку. Но сердце красавицы — непонятно и непредсказуемо, и вот лишнее тому подтверждение. Рядом с авантажным представителем празднующей триумф корпорации невзрачный незнакомец — его действительно нынче ни в автобусе, ни на запуске не было — выглядел, на вкус Корхового, как мелкая серая моль рядом с ярким клювастым попугаем. Разве что глаза могли женщину привлечь. Глаза — да. Они светились мягким алтарным огнем — так в сумраке церкви лампады мерцают.

Корховой растерянно оглянулся на Фомичева. Тот пристально смотрел на алдошинского собеседника чуть исподлобья. Будто, в отличие от остальных, вмиг сообразил, кто это. Но взгляд держался какую-то долю секунды, а потом Фомичев недоуменно поджал губы и столь же растерянно глянул на Корхового.

— Понятия не имею, — сказал он. — Наташенька, что ты в нем нашла?

Наташка только плечом дернула с досадой.

Эх, чего ради своей бабы не сделаешь!

Держа рюмку, как факел, Корховой через весь зал, небрежно раздвигая могутным плечом каких-то одинаково и очень однозначно разрумянившихся генералов (вот генералы ей, понимаешь, неинтересны!), зашагал к Алдошину и его сутулому собеседнику.

Те лишь тогда сообразили, что к ним гость, когда между ними и Корховым оставался один шаг. Корховой успел еще услышать обрывок последней фразы уклониста: «И это совершенно реально, говорю вам, я просчитал трижды!..» Потом тот осекся, реагируя на вторжение, и оба удивленно воззрились на визитера. А нам-то что? Нахальство — второе счастье.

— Не могу не предложить от лица акул пера, которых ваша бесподобная фирма столь любезно пригласила на эти именины сердца, благодарственного тоста в вашу, глубокоуважаемый Борис Ильич, честь… э-э… и в честь вашего глубокоуважаемого собеседника… Простите, не имел чести быть представленным…

И, без труда стараясь казаться чуть более навеселе, чем натурально был, Корховой выжидательно уставился на сутулого, держа на весу протянутую в его сторону руку с рюмкой.

Тот застенчиво заискался взглядом по округе в поисках адекватного вместилища. Нашел. Поднял. Благодарно уставился на Корхового лампадами глаз. Бокал — с легким вином, похоже; да и ладно, пусть пьет, что хочет и может.

— Журанков… — сказал он. — Константин Михайлович Журанков.

— Степан Антонович Корховой. Журналист. Очень приятно.

— Мне тоже, — мягко сказал Журанков. — Э-э… Физик, — он так неуверенно это сказал, словно совсем и не был уверен, что он физик; словно вообще не знал толком, кто он такой.

Корховой размашисто треснул своей рюмкой по его бокалу. Потом повернулся к Алдошину, который уже пришел в себя и, тоже вооружившись рюмкой, смотрел на журналиста весело и безо всякой враждебности.

— Итак, огр-ромное вам спасибо, господа ракетчики! — сказал Корховой. — Это изумительно! Это просто пробирает! За вас!

И заглотил полтинничек, как орел букашку. «Это — последняя, — сурово велел он себе. — И то — ради дела. Не корысти ради, лишь волею пославшей мя жены…»

Алдошин тоже красиво вмазал. По всему видать было — мужик хоть и в летах уже, но лихой казак. С ним бы посидеть как следует, без суматохи и многолюдья… Журанков отважился на несколько элегических глоточков. С Журанковым все было ясно.

— Рад, что нашел путь к вашему сердцу, — ответил Алдошин. Совершенно Корховому в тон. Ну, точно, мы бы общий язык отыскали в пять минут, подумал Корховой. — А между прочим, у меня будет к вам разговор, уважаемый Степан Антонович. Вы еще не уходите?

— Никак нет!

— Замечательно. Я вас найду. А сейчас — передавайте вашим коллегам наши наилучшие пожелания.

Понятней дать незваному гостю взашей и нельзя было. Ну, да Корховой и сам не собирался тут задерживаться.

— Константин Михайлович Журанков, — вполголоса сообщил он, вернувшись. — Как бы физик. Вам это что-нибудь говорит?

Глядя в стену с отсутствующим видом, Фомичев отрицательно покачал головой. Зато у Наташки на миг даже рот приоткрылся.

— Журанков? — потрясенно переспросила она. — Тот самый?

— Что значит — тот самый? А какой?

— Ну, подготовочка у вас… — возмущенно сказала Наташка. — Это ж в свое время чуть сенсация не была… Только все утихло быстро, как-то разом… Я думала, он давно в Штатах. Надо же…

У нее глаза тоже начали подсверкивать. Но это был совсем другой блеск, чем свечное свечение в глазах Журанкова. Пантера почуяла добычу.

— Так, пацаны, — сказала Наташка, неотрывно глядя на Алдошина и его собеседника. Как перед дуэлью, передернула плечами, умопомрачительно распрямила спину, выставив грудь. — Я на абордаж.

И только они ее и видели. Корховой удрученно проводил ее взглядом, но она ни разу не обернулась.

— Вот и все, — с сочувствием сказал Фомичев после долгой паузы. — Ломи на них…

— Это точно, — медленно ответил Корховой. Еще подождали, поглазели с тоской.

— Давай, что ли?

Корховой отвел взгляд. Она уже вовсю беседовала, и Журанков застенчиво ей улыбался, а Алдошин явно распускал перед нею павлиний хвост. Корховой подставил рюмку, и Фомичев ее наполнил.

— Давай, — только тогда сказал Корховой, напоследок покосившись. Наташка уже смеялась чему-то, запрокидывая голову и во всей красе показывая нежную шею. Журанков стеснительно любовался. Алдошин, что-то мастерски рассказывая, бурно жестикулировал — этот любовался больше собой, чем Наташкой; его года — его богатство. А вот этот пожилой черепашонок… Поди ж ты — красивого нашла… Корховой хлопнул. Еще неделю назад ему и в голову бы не пришло, что, будучи уже, в общем, далеко не мальчиком, он окажется способным так вот на пустом месте ревновать с совершенно первозданной жгучестью. Отелло рассвирепелло…

Видимо, от этой последней рюмки он все же слегка поплыл — но не шибко, потому что чисто на автопилоте сумел некоторое время не добавлять и оттого не вылетел вовсе, а, наоборот, минут через пятнадцать обнаружил себя: довольно-таки опасно размахивая голой вилкой, он рассказывал Фомичеву, какие у Наташки шикарные китайские картинки развешаны по стенам. Зачем он это принялся рассказывать — было совершенно неясно, наверное, от уязвленной гордости. А вот, мол, я у ней дома был и все рассмотрел… Ему стало неловко, но на полуслове было уже не остановиться, Фомичев почему-то этой темой очень заинтересовался. Слушай, а может, она китаянка? А может, она иероглифы знает? А давай ей по-китайски канцону споем… сер-рена-ду… А слабо? А не слабо! А только вот подумать надо… А ты отлить не созрел? Нет? Ну, я тогда сейчас вернусь… Найдешь? А то!