него, имеет принципиальное значение для тех, кто пытается осмыслить важнейший период в жизни Ивана IV Васильевича, еще не Грозного, а впечатлительного мальчика-венценосца, период, который остался за пределами исследования личности первого русского царя, и подобное пренебрежение, мягко говоря, непонятно. Грозными, как и суровыми, рождаются редко, обычно ими становятся. Родился ли Иван IV Васильевич разнузданно-грозным человеком, сказать трудно, но среда, в которой он обитал начиная с трехлетнего возраста, когда память даже у средних людей начинает фотографировать и закладывать в бесчисленные ячейки самые яркие сцены жизни, а также душевные впечатления от них, была средой, наиболее благоприятной для взращивания неуравновешенных, дерзких, эгоистичных особей человеческого рода, злых и нежных, суровых и плаксивых, грозных и трусливых, любвеобильных и низменных, чутких и жестоких, умных и разболтанных – одновременно.

Из благочинной, почти идиллической семейной обстановки трехлетний мальчик попадает в эпицентр политической жизни, в окружении семи бояр опекунского совета и двадцати двух бояр Верховной думы, где каждый имел свою цель, свою сверхзадачу, олигархову.

Но, может быть, все не так? Может быть, Ваню не отягощали назойливым вниманием государственные деятели, может быть, он был далек от всего, что творилось в те годы в Москве и мирно играл в кремлевском песочке, строил песчаные города-крепости, устраивал под ними подкопы, а потом уходил в окружение сладкозвучных воспитательниц, в хоромы каменные, по два раза в день спал, ни о чем не тревожась, не вникая в жизнь взрослых? Не было этого! в детские игры сын Василия III, может быть, и играл, но взрослые дела покоя ему не давали с измальства, и подтверждением тому является хорошо известный акт, произошедший перед началом очередной войны с Литвой.

Ее начал король Сигизмунд. Боярская дума призвала митрополита, семилетнего Ванечку, Елену Васильевну на совет: воевать – не воевать. Ваня сидел на троне. Митрополит сказал громогласно: «Государь! Защити себя и нас! Действуй, мы будем молиться». Ваня после этого совета пошел спать, а русское войско ночью отправилось в поход. О чем думал, засыпая, семилетний мальчик, которого еще в 1534 году лишили Опекунского совета, затем – двух дядей, дедушки Михаила Глинского. О чем мог думать Ваня в тот несчастный для него день, когда внезапно умерла еще молодая, энергичная, волевая, жизнерадостная Елена Глинская?

Она скончалась вдруг 3 апреля 1539 года во втором часу дня. В тот же день ее похоронили. «Бояре и народ не изъявили, кажется, ни самой приторной горести. Юный великий князь плакал и бросился в объятия к Телепневу…» Теперь уже бывший возлюбленный правительницы был в отчаянии, но не о его чувствах идет речь, а о мальчике, обиженном судьбой. В тот грустный для чувствительного ребенка миг Ваня потянулся к… самому близкому человеку! К Телепневу! Этот факт говорит о том, что у Вани и Ивана были теплые взаимоотношения. Такой человек, каким был Иван IV Васильевич (Грозный) даже ребенком, не бросился бы к недругу, к равнодушному фавориту своей матушки. Здесь, по всей видимости, было нечто иное, чем обыкновенная похоть высокопоставленного пройдохи и влюбленность очарованной правительницы. Здесь могла быть любовь, которая, как неожиданная зимняя гроза, вдруг налетела в неурочный час на двух, для любви не там посеянных судьбой людей, людей государственных. Им заниматься нужно было не личной жизнью, а проблемами страны Московии. Наверняка они это понимали, об этом говорили, обсуждая государственные проблемы, поведение бояр, угодных и неугодных им. И наверняка что-то из этих бесед слышал Ваня, к которому Телепнев относился, по всей видимости, по-отечески.

Данная версия (не похоти и влюбленности, а любви), спорная, но даже если она и неверна, то бросившийся к Телепневу сын Елены Глинской уже в те дни наверняка знал слухи об отравлении матушки. Отравили! Не все летописцы доверяют этим слухам, хотя никто из них не сообщает о какой-нибудь болезни либо о каком-то ЧП, явившемся причиной смерти. Умерла цветущая женщина, похоронили ее, и точка.

Ивану IV Васильевичу было в день похорон Елены Васильевны Глинской восемь лет. Это возраст, когда у большинства обыкновенных людей появляется чувство поиска, быстро заменяющее другое чувство – накопления впечатлений. Поиска всего, чем дорожит человек, в том числе поиска вины, виноватых, смысла жизни. Мальчик Ваня искал, доказательством этому станут его письма-ответы Андрею Курбскому.

Вторая женщина в державе Рюриковичей, рискнувшая взять штурвал власти, скорее, была антиподом супруги Игоря, хотя в некоторых действиях напоминала свою предшественницу. В ее судьбе, в итогах ее жизненного пути (в отрицательных и положительных) главную роль сыграло уже упомянутое выше «обратное зеркало истории», и страна Московия после гибели правительницы еще на один шаг придвинулась к роковой для потомков Рюрика черте.

Через семь дней после похорон к надзирательнице великого князя боярыне Агриппине и к ее брату, бывшему возлюбленному Елены Глинской, князю Ивану Телепневу явились слуги Василия Шуйского, вооруженные.

Иван IV Васильевич кричал, топал ногами, плакал в детском исступлении, просил, требовал, умолял не трогать самых ему близких в этом мире людей. Слуги действовали строго по указанию хозяина. Они аккуратно нейтрализовали бесившегося Ивана IV Васильевича, заковали боярыню Агриппину и Ивана Телепнева и увели их. Иван IV затих, а затем к нему явились Василий и Иван Шуйские, которые, по словам Ивана IV Грозного, «самовольно навязались мне в опекуны и таким образом воцарились, тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди собрались подобно иудейскому сонмищу, схватили Федора Мищурина, ближайшего дьяка при отце нашем и при нас, и, опозорив его, убили».

…Интересно, какие бы письма и кому писал Иван IV Грозный, если бы Елена Глинская прожила лет на 10–20 больше?

Немного о «Домострое»

Первая редакция «Домостроя», замечательного литературного и исторического памятника, сложилась в Господине Великом Новгороде в конце XV века. Данный факт дал повод некоторым историкам связывать данное произведение (и мы уже об этом писали) с именем Марфы-посадницы. Конечно же, она гипотетически могла бы приказать кому-нибудь из своих слуг составить «Домострой» – то есть, говоря на латинский лад, «Экономию» русского двора. Но даже короткое знакомство с ее биографией, ее делом не позволяет предполагать Марфу, дважды вдову, крупную олигархиню вечевой республики, в роли даже заказчика этого шедевра русской словесности. Стиль жизни у нее был иной!

Более того, слишком уже яростным приверженцем женского пола, идеи о том, что русская женщина (при всей ее загруженности!) была чуть ли не движителем во всех без исключения сферах