судьбы и бесповоротного решения остаться в изгнании. Кажется, нам хотелось еще немного продлить неустойчивость. И мы поехали в Прагу49.

Берберова не только подробно и увлекательно рассказывает о жизни ее маленькой семьи после эмиграции, но и подбирает очень точную метафору для переехавших:

— В том неустойчивом мире, в котором мы жили в то время, где ничего не было решено и где мы вторично — за два года — растеряли людей и «атмосферу», которой я уже сильно начинала дорожить, я не смогла по-настоящему оценить Прагу: она показалась мне и благороднее Берлина, и захолустнее его.

В эти недели в Праге и Ходасевич, и я, вероятно, могли бы зацепиться за что-нибудь, с огромным трудом поставить одну ногу — как альпинисты, перебросить веревку, подтянуться… поставить другую… В такие минуты одна дружеская рука может удержать человека даже на острове Пасхи, но никто не удержал нас. И вероятно, хорошо сделал.

Для меня эта формулировка — «как альпинисты, перебросить веревку, подтянуться… поставить другую» — очень понятна и кажется правдивой. Я чувствовала себя именно так, хотя и знала, в отличие от Берберовой, что точно вернусь домой, в Москву. Она в свой Петербург не вернулась. Пережив Вторую мировую войну в Париже, похоронив там бывшего уже мужа Ходасевича и потеряв друзей в концлагерях, она оставила нам уникальную историю эмигрантов XX века. Думаю, вы уже поняли, что она очень похожа и на истории эмигрантов XXI века.

Правда, я для себя вижу как минимум одно значительное отличие — интернет и, соответственно, возможность работать из любой точки мира. Когда советские эмигранты переезжали в Париж, Берлин, Прагу, многим негде было работать — они не говорили на языке, их образование не было интересно европейским работодателям, они в буквальном смысле перебивались с хлеба на воду. Берберова пишет, как они с Ходасевичем несколько недель копили на одеяло. Кроме того, пока есть возможность поддерживать контакт с близкими, есть мессенджеры, видеосвязь, социальные сети. Можно даже завтракать вместе с друзьями, в Zoom. Уехавших в 1920-х годах из СССР лишали возможности даже обмениваться бумажными письмами. Сначала Берберова получила от родителей письмо с просьбой не писать им больше, ограничиться открытками. Через какое-то время и на открытки они перестали отвечать. К ним стали приходить люди в черных плащах и задавать вопросы об уехавшей дочери. Письма, очевидно, были вскрыты еще на почте. Переписка с род­ственниками за границей становилась небезопасной. И она прервалась, только в 1960-х Нина Берберова узнала о судьбе своих родителей: они погибли в эвакуации в 1942 году.

Теперь для меня истории об эмиграции — это не волшебная сказка о том, как хорошо «там», а более глубокое понимание сложности вот этого «все бросить и свалить». Это бывает действительно непросто, и я не питаю иллюзий.

Сейчас я дописываю эту книгу здесь и чувствую, что уехать из Москвы для меня — как отдать что-то еще в дополнение к тому, с чем мне уже пришлось попрощаться с февраля 2022 года. Друзья, родственники, СМИ, возможность выражать свое мнение, не боясь, спорт, экономика, тефтельки из ИКЕА, в конце концов. Но еще и Москву отдать?..

Однако это сейчас. Я не знаю, что будет завтра, горизонт планирования — полтора дня. Как в новом анекдоте про собеседование на работу:

— Кем вы видите себя через пять минут?

— Через пять минут?

— Ну, горизонт планирования сейчас такой…

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОРЕФЛЕКСИИ

Какие ассоциации у вас со словом «эмиграция»?

О чем для вас были истории Зинаиды Серебряковой и Нины Берберовой? Что вы знали об этих героинях раньше?

Если вы уже переживали эмиграцию, что вам помогло? Что было самым сложным? Что вы посоветовали бы тем, кто уезжает из своей страны?

Эмоции

Вообще, женские эмоции обычно упоминаются в таком контексте: «Женщины слишком эмоциональны, поэтому им нельзя / не следует…» Ну и там целый список действий или даже профессий, которые женщинам нельзя постигать из-за эмоций.

Например, Кондолиза Райс, 66-й государственный секретарь США, рассказывает о реакции многих людей на ее назначение на должность в документальном фильме Miss Representation:

— Я помню, как много раз во время кампании люди спрашивали: «А вы уверены, что она достаточно крепкая, чтобы быть главнокомандующим?»

Я знаю множество мужчин, которые недостаточно крепки, чтобы быть главнокомандующими, но никто не задавал им этого вопроса.

А главное, чаще всего разговоры про женскую эмоциональность — единственное, что фактически мешает нам занимать те или иные должности. Например, в начале XX века в Советском Союзе не было ни одного документа, который запрещал бы женщинам работать моряками и даже капитанами. Анна Щетинина с юных лет мечтала ходить в море, несмотря на то что все вокруг говорили ей: женщина на борту — к беде.

Но не было ни одного закона, запрещающего женщинам получать профессию, и Анна решилась подать документы. Ее вызвали на личную беседу к начальнику Владивосток­ского морского техникума. Вот как она сама вспоминала этот разговор:

— Я написала письмо начальнику техникума. Это была и скромная просьба, и уверение в своей готовности ко всем трудностям. Не письмо, а целая поэма. Конверт с замиранием сердца опустила в ящик и стала ждать ответа. Наконец получила приглашение «явиться лично» к начальнику…

— На море захотелось? — спросил он. — А скажите, почему это вам вдруг захотелось?

— Скажите, вам запрещено принимать девушек? — спросила я.

— Нет, не запрещено, — досадно поморщился начальник. — Но я старше вас втрое и от чистого сердца хочу предостеречь. Ну, скажите, что вас заставляет идти на судоводительскую специальность? Начитались романов? Романтика влечет?

— Работа. Интересная работа.

— Работа? Вы совсем не знаете этой работы. К вам с первых дней будут относиться не снисходительнее, а строже, чем к другим. На работу придется тратить вдвое больше времени и сил, чем вашим товарищам. Если ошибется и не сможет что-то сделать парень, это будет просто ошибкой. А если вы ошибетесь — скажут: баба, чего с нее взять? Пусть будет несправедливо и обидно, но это будет. А все ваши успехи припишут воображаемым уступкам, которые якобы вам, как девушке, делались. Ведь у нас много людей старой закваски. Попадете к какому-нибудь старому боцману, он из вас всю душу вытрясет… У меня парни частенько с практики удирают, а вы туда же!

— Я не удеру, будьте уверены50.

Теперь представьте, сколько силы духа и решительно­сти требуется, чтобы не просто начать учебу после таких вот наставлений, но и стать первой женщиной-капитаном. Анне не платили стипендию, в отличие от многих ее однокашников-мужчин, потому что руководство техникума признало ее «бесперспективной студенткой». Поэтому по ночам Анна подрабатывала грузчиком, загружая на корабли мешки по 30 кг, не отказывалась и от подработок уборщицей или санитаркой.

После выпуска Анну распределили в Акционерное Камчатское общество, а через шесть лет она дослужилась до звания капитана. Свой первый рейс в новом звании Анна вспоминает со словами «Уж лучше бы шторм». Дело в том, что, когда советский корабль вышел из Гамбурга (задачей было переправить купленное СССР судно из Германии), на него опустился густой туман. Не видно ни воду, ни даже дверь соседней каюты. Анна говорила, что судно шло как слепой человек, «ощупывая дорогу». Экипаж под ее командованием добрался до советского берега, и скоро она стала мировой знаменитостью — редакции из стран, в которые ходило судно Анны, встречали ее на берегу и писали восхваляющие статьи с фоторепортажами о первой Lady Captain.

Конечно, не все было гладко. Например, однажды на новом судне Анна работала в каюте и попросила принести ей обед туда. Несколько раз заглядывал матрос, но еды она так и не дождалась: матрос не мог понять, где капитан, которому надо принести обед.

Потом началась война, и Анна на своем судне «Сауле» перевозила боеприпасы, продовольственные