Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я медленно киваю. То, что сказал мне Григорий Олегович – не то, чтобы сильно меня удивило. О том, что в Сибири строят филиал клиники, я знала. Но вот то, что там сейчас про*бался субподрядчик, который монтировал информационную систему – это новые вводные. Но умение работать с форс-мажорами – без этого в нашем деле никак.
Кому-то надо лететь на место, разбираться, договариваться заново, контролировать, в общем – разгребать. И по-хорошему, это надо делать мне. Хотя, да, долгосрочные командировки при моем трудоустройстве не обсуждались. А там дел на несколько недель, а то и месяц, или даже два.
Надо бы соглашаться. Это профессионально. Это правильно. Но… Вадим.
А что – Вадим?
– День-два дайте на подумать.
– Понимаю. Уважаю. Думай.
***
Отставив в сторону вопрос «А что – Вадим?», я оставшееся время прикидываю, что и как. Все тут, на месте, вроде отстроено, и на несколько недель я могу уехать. Кирюха должен сдюжить. Если что, я все равно буду на связи. Кручу так и эдак, изучаю документацию по филиалу.
Но к концу дня окончательного решения у меня нет. Потому что – Вадим.
А что – Вадим?
Я не знаю – что!
Когда рабочий день заканчивается, я пишу Вадиму сообщение:
Инна Ласточкина: Я всю. Выхожу.
Пока собираюсь, пока то и се, и еще Кир мне звонит по поводу завтрашней текучки. В общем, минут через десять я еще на месте. И на мое сообщение нет никакого ответа. Оно даже не прочитано. Эй, Вадим, вообще-то это ты «дико соскучился»! Проходит еще десять минут. Ничего не меняется.
Я звоню. Вадим не отвечает. Набираю еще раз. Безрезультатно. Плюнув на свое «никто не должен знать», звоню Офицерову, он пока на месте и даже любезно сообщает мне, что Вадим из здания еще не выходил.
Так, что происходит?!
Начбез мне все также любезно сообщает, что там происходит. Хотя без понятия, откуда он в курсе.
– Там замес, ИнЛеонидовна. А мы же дежурим сегодня. Новости не читали? «Бэха» в остановку влетела. Весь фарш к нам.
Тогда понятно, откуда Офицеров в курсе. Там, может, пьяный. Может, полиция. В общем…
А потом весь смысл доходит до меня оглушительно и сразу. И «фарш» этот… Так вот что там происходит. Волна холодных мурашек накрывает меня.
Беру рюкзак, закрываю кабинет и спускаюсь на второй этаж. В лабиринте переходов я теперь как рыба в воде, каждый закуток знаю. Спустя десять минут я в хирургическом корпусе, еще через две минуты – в отделении Вадима.
Я здесь в третий раз. Первый раз заходила к Мише. Второй раз Вадим по этому отделению нес меня с матами на руках. Сейчас – третий.
Может, я себя уже накрутила, но мне кажется, что в атмосфере отделения я чувствую что-то. Там вроде бы нет никакой суеты, все спокойно. Но остается ощущение остаточного звенящего напряжения. Будто еще совсем недавно тут все было совсем-совсем иначе.
Мне попадается навстречу какая-то дородная женщина в белом, смотрит на меня внимательно. Я уже готовлюсь объяснять, кто я, но она вдруг кивает мне. Будто знает, кто я. Но я ее не знаю. Я вообще тут никого не знаю, кроме Вадима. А, еще Николя. Но он мне не попадается.
Навстречу идет явно кто-то из хирургов – тоже высокий, как и Вадим, только худее, моложе и бородатый. В темно-синем.
– Извините, – он останавливается, и я быстро считываю бейдж на его груди: «Алферов Евгений Сергеевич». – Евгений Сергеевич, а вы не подскажете, где Вадим Эдуардович?
Он какое-то время смотрит на меня молча, будто сканирует. Я уже собираюсь представиться, как он вдруг кивает.
– Пойдемте.
Мне почему-то не по себе от этого короткого «Пойдемте».
Мы идем дальше по коридору, потом за дверь, еще одну. И я вдруг оказываюсь… на пороге операционной.
– Тут еще не успели убрать.
Это я вижу. На полу что-то валяется, я даже не понимаю, что именно, в основном, белое. Иногда красное. А у дальней стены, прямо на полу, согнув ноги в коленях, положив руки на согнутые колени, сидит Вадим. Я вижу только светловолосую макушку.
– Что с ним? – получается шепотом.
– Спит.
Этот Евгений Сергеевич отвечает спокойно, как о чем-то обыкновенном. Будто это нормально, что человек спит на полу в операционной. Кажется, я где-то видела такие фотографии. Кажется, это символ героизма и самоотверженности врачей. Но когда я вижу это вживую, вот так, непосредственно, меня охватывает ужас.
– Почему… почему здесь? Может, его разбудить?!
– Не надо. Спит – и пусть спит. Ему сейчас надо. Через полчаса разбужу.
Алферов говорит все это по-прежнему спокойно. Меня начинает трясти. И вопрос, который я задаю, вылетает сам собой. Накладываясь на Офицеровский «фарш».
– Все… все прошло успешно?
Хирург молчит так долго, что я поворачиваюсь к нему. А он смотрит на Вадима.
– Два раза сердце запускали, – начинает он медленно и размеренно. – Я думал, Вадим Эдуардович анестезиолога убьет. Никогда не слышал, чтобы он так матом орал. Чую, будут потом под коньяк мириться, – он качает головой. – Помню, я, когда ему первый раз ассистировал, то сказал фразу… Вадим Эдуардович потом долго меня за нее троллил и говорил, что такая сентиментальность для хирурга – стыдно.
– Какая фраза? – тороплю я замолчавшего Евгения Сергеевича.
– Пациент никогда не узнает, как близок был к уходу на тот свет.
Осмыслить не успеваю. Алферов поворачивает голову, и я поворачиваю вслед за ним. Теперь он смотрит на большой белый экран у противоположной стены, на нем черные прямоугольники. С запозданием пониманию, что это рентгеновские снимки.
– Вот он меня в сентиментальности обвиняет. А сам, знаете, как это называет? – мотает головой в сторону белого экрана.
– Как?
– Портал к Богу.
Это последняя капля. Я больше не могу здесь находиться. В месте, где забирают людей с порога на тот свет. Где открывается портал к Богу.
Мы выходим в коридор.
– Так вы его разбудите?
– Обязательно. Вадиму Эдуардовичу передать, что вы его искали?
Судя по всему, этот Алферов знает, кто я. А не все ли равно теперь?
