Соловцев и ее проводил до полумрака арки и продолжил:

– Фельдшерица задала странноватый вопрос: «Что у нас здесь?» – «Что – это вы верно заметили». Я боднул головой на раненого: «Он в шаге от потери человеческого облика. Еще немного, и проблема ваша отвалится». Фельдшерица басовито хохотнула. Я выругался про себя. Врачиха опустилась на одно колено – как раз в то месте, которое я вытер своими штанами. Я упустил тот момент, когда она примеривалась к этому чистому пятачку. Надо же – и не промахнулась. Я исключил ее из списка подозреваемых в этом преступлении. Прежде всего, она приложила свои толстые пальцы к шее раненого. Такими пальцами, подумал я, не прощупаешь и отбойный молоток. Она обронила слово «нашпиговали». Я кивнул в знак согласия. Мне в ответ кивнул и медбрат с безучастным лицом. Мысли его витали, в лучшем случае, на пустынной дороге; рядом с моими им было не так одиноко. К ним добавились мысли шофера «Скорой», который ковырял в носу. Что-то стало тесновато на придуманной мною дороге... «Нашпиговали свинцом». У меня же перед глазами снова отразилось лезвие боевого ножа. Я посмотрел на раненого; фельдшерица, склонившаяся над ним, казалось, шептала молитву или проклятье. Она загородила человека, на шее которого зияла рана. И чуть ли не цитатой у меня в голове пронеслось: «При нападении спереди самыми эффективными приемами являются колющие удары в шею... Ударяя в горло чуть ниже кадыка, боец рассекает яремную вену и смерть наступает практически мгновенно». Преступник был вооружен пистолетом, но я видел в его руках нож. Фельдшерица многозначительно сказала: «Пуля прошла в сантиметре от яремной вены. Удивительное везенье». Она потыкала в клавиши мобильника и вызвала рениамобиль. Я представил себе тучного реаниматора с красными бычьими глазами и пожалел раненого. Трудно было представить, кого в свою очередь вызовет реаниматор, когда опустится коленями на вычищенный мной асфальт. Попадание в сердце также ведет за собой мгновенную смерть, но при этом удар должен быть не только точным, но и сильным, так как область сердца защищена грудной клеткой. «Вторая смертельная зона», – озвучил я свои мысли. – «Что?» – «Киллер не решился выстрелить в еще одну смертельную зону». – «Сердце имеете в виду?» – «Точно. Потому что была велика вероятность того, что жертва умрет сразу». – «То есть, – втянулась в разговор фельдшерица, – сначала киллер выстрелил в шею?» – «Точно». – «Потом в живот?» Я покачал головой: «Нет. Выстрел в живот – это расчет на боль, еще более дикую, чем в печень или селезенку». Иные зоны поражения при атаке спереди – это левое и правое подреберье. «Если закрыть глаза на пулевые ранения или переименовать их в ножевые, то для меня становится очевидным, что стрелок неплохо, а скорее всего – в совершенстве владел ножом. Быть может, он и представлял, что кромсает жертву ножом». По виду фельдшерицы я понял: с выводами я поспешил. Медбрат тоже был готов запустить палец в нос и улететь вместе с шофером. Что бы подумал обо мне реаниматор?.. Я снова повторил в той же последовательности, которая запала мне в память: «Колющий удар в горло. В левое и правое подреберье. Глубокая рана в живот. Представьте себе тир». – «Ну...» – «А теперь – монолог инструктора: «Стреляй в горло, в живот, в правое подреберье, в левое». Я снова покачал головой: «Нет, раны на его теле говорят о ноже». Мы оказались на периферии центра. Нас не замечали. Или не хотели замечать. Что было одно и то же. Время как будто остановилось. Никто не спешил к нам, отгороженным от остального мира. Наша зона оказалась сплошной аномалией. Здесь стреляют в те места, которые удобно поражать ножом. Опергруппа не спешила на место преступления. А может быть, проехала мимо?.. Киллер проявил завидное хладнокровие. «Трудности перевода» – с холодного на огнестрельное оружие – его не смутили. Так исполнители не работают. Это убийство было похоже на месть. Похоже на урок. Кто проучил этого пятидесятипятилетнего человека? Значит, все-таки заказ? Или киллер «сам себе режиссер»?.. А еще это убийство попахивает ритуальным. Соединив четыре точки на теле жертвы, получался крест. И я видел такую «схему» раньше. Она была буквально выписана на теле Шарипа Мохсенова.

– Как фамилия убитого? – спросил Узбек. Но по его лицу было видно, что он знает ответ на этот вопрос.

– Василий Исаков.

– Василий Исаков? – переспросил Марковцев. – Судмедэксперт?

– Точно, – повторил свое любимое слово Соловцев. – Вижу, многие из вас знают этого человека.

– Знали, – поправил его Султан, качая головой. – Зачем Кознов убил Исакова? Он что, отдаляется от меня?

«Сначала моя дочь, потом Шарип, дальше полузабытый, чуть ли полулегендарный судебный медик». Именно это читалось в вопросе Султана. И он, думая так, перебирая в памяти этих людей, словно спускался по вниз лестнице.

Узбеку хотелось верить в собственную логику, согласно которой угроза действительно отдалялась от него.

С этого момента Валерий Кознов перестал считать свой дом местом, где можно было укрыться и отдохнуть. Он жил один и нередко его дом представлялся ему сиротским приютом. Он пришел «на квартиру», «явился в адрес», куда угодно, но только не домой. Рано или поздно это должно было случиться. Так получилось, что он терял обе московские квартиры и одну во второй столице СССР – Самаре. Он был раскрыт, его официально объявили в розыск. Он оставил достаточно зацепок, чтобы угрозыск выявил все его места проживания, равно как и все его имена, под которыми он мог скрываться.

Он взял с собой только самое необходимое, в частности – документы на имя капитана Горохова. Его последняя занимаемая должность – инструктор по огневой подготовке. В характеристике на него значилось: «...зарекомендовал себя и как специалист по маскировке...». В этом документе были перечислены те моменты, которые Кознов мог подтвердить делом. Не вызывая подозрений, а только восторг, он действительно мог соорудить маски из подручных материалов, «исчезнуть», используя естественные маски, прочитать лекцию на тему «средства световой и тепловой маскировки».

Его любимая тема – «Маски ночного города». Он любил ночь и не очень жаловал день. В светлое время суток все понятно, наглядно разложено по полочкам. А ночь путает все карты. Ее нужно разгадать: «Маска, кто ты?»... Если ты не знаешь ночь, она из тебя выпьет все соки.

Он любил ночь, несмотря на то, что был жаворонком. Вставал рано и шел провожать ту, которая подарила ему несколько часов сна, несколько часов безмятежности, несколько часов самой жизни.

Утро уже не давало ему покоя. Оно было горловиной воронки бешеного дня.

Помимо характеристики и документов на имя капитана Горохова Валерий Кознов прихватил рекомендации... живых людей. Он использовал в этой легенде имя человека, который и ныне здравствовал. Однако появление второго капитана Горохова автоматически ставило крест на первом, настоящем. Капитан Алексей Горохов вышел в отставку; был бы рад поработать еще несколько лет, но поджимали более молодые офицеры и жесткие директивы Минобороны.

Кроме характеристики, рекомендаций и, конечно же, документов на имя Алексея Михайловича Горохова, за что последнего прозвали в войсковой части Царем, был еще один важный и обязательный для Кознова момент. Впрочем, этот момент прослеживался в характеристике, был отмечен как в документах, так и отдельной, но не подчеркнутой строкой. Алексей Горохов был женат, потом овдовел, а новую семью заводить не спешил. Отец умер, когда ему стукнуло тридцать два, через полтора года не стало матери. Кознов мог ширмоваться только за таким человеком – без прочных и тесных связей, которого не хватятся, даже если не дозвонятся до него сегодня, завтра, через десять дней.